Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2 - Сборник современной прозы и поэзии

Утро с прищуром целует в веснушки. Лето.

Мама в косички вплетает тепло и ленты.

Завтрак – омлет, галеты. И сандалета

Где-то запряталась. Выбежишь босиком.

Лето не пахнет, лето благоухает

Спелой малиной, мамиными духами.

Мчишься по улице, лето в себя вдыхая.

Смотришь сквозь челку бесхитростно и легко.

Небо за крыши цепляется облаками.

Лето порывистым ветром тебя арканит.

Август кладет тебя в пасть свою пеликанью.

Скоро рябина доспеет до сочных бус.

Ну, а пока ты срываешь с соседской груши

Сладость свободы, испачкав лицо и рюши.

И, отдаваясь природе своей зверушьей,

Делаешь все по желанию – наобум.

Завтра ты станешь взрослой. За школьной партой

Тетя расскажет, что мир разделяет карта.

Что чудеса – это просто модель стандарта

Точных, доказанных опытами наук.

Ну, а пока небом дышится васильково.

Мир не разбросан, не сломлен, не забракован

Тетей с указкой и дядей в большом толковом.

Зелен, песочен, светел и большерук.

Ну, а пока ты уверена: люди – боги.

Ты еще знаешь счастливых, неодиноких.

Пыль, поднимаясь, целует босые ноги.

С каждым мгновением в жизнь открываешь дверь.

Скоро ты вырастешь, станешь чуть-чуть взрослее.

Мир тебе выставят лгущим и злым. Теплея,

Вечер весенний прошепчет, как здесь тебе я:

\'\'Только не верь им, пожалуйста! Им не верь!\'\'

В полночь, Джек, небо синее, как наливной инжир,

И густое,

Густющее, словно вишневый джем.

Ночь, по полочкам звездочки разложив,

Наливается теплым джином в пустой фужер.

После двух, Джек, мне нравится слушать джаз,

Разбирать мир от башен до самых гнилых пружин.

Люди дремлют в объятиях старых цветных пижам.

Я шепчу: \'\'Расскажите, что снится вам, расскажи…\'\'

Сквозь оконную раму дым вьется седым ужом.

Раскрывая окно, разрушаю его ажур.

Воздух свеж, аж колюч, впрочем, даже почти ежов.

Звезды выглядят снизу, как сладкий в горсти кунжут.

Под окном у меня, Джек, щетинится старый Джим.

Он оранжевый весь. Он, как солнце. Еще рыжей.

Он сидит до рассвета и пристально сторожит

Наши вещие сны, наши выдохи. Он блажен.

Под прицелом луны мысли движутся, словно жук,

Совершая полет и такой баджи-джамп/прыжок,

Что я вряд ли когда-нибудь это изображу,

Разве только тогда, когда перерожусь стрижом.

Ты есть ты. Я есть я. И нам незачем подражать.

Мир устал и уснул. Он широк и непостижим.

Ты сопишь, Джек, легонько подушку рукой прижав.

И мне хочется…

Хочется просто жить!

Осень приходит в бедро целовать словами.

Джимми, давай-ка забудем, как нас сломали.

Джимми, давай-ка забудем, как те и эти

В нас с тобой умерли люди, погибли дети.

Как не хватило ни веры, ни сна, ни сил нам.

Как было солоно, как было больно сильно,

Когда в этой чертовой жизненной хирургии

Отрезались самые близкие и самые дорогие.

Джимми, давай не думать, что, может, завтра,

Нам распахнутся жуткие «двери» Сартра,

Или о том, что нас могут пометить чеково

В самой шестой и ужасной палате Чехова.

Как заставляют стонать нас, скулить и корчиться

Филипы Моррисы, Праймы, Рогани, Хортицы.

Как нас смертельно заботливо усмирили

Теми продуктами дьявольской индустрии.

Джимми, а с нами Бог неизбежно был (ли?)

Джимми, давай припомним, что мы забыли:

Брось забывать любить и любить забыться!

Будем менять манеры, привычки, быт сам.

Джимми, куда ведь дальше, под нами днище.

Видишь, у нас с тобой силы на тыщи нищих?

Молчи словами, разговаривай лишь касаниями.

Руками не думай, пускай решают сами они.

К черту одежды, замаскированные под Прада.

Только обнаженному телу известна правда.

Как-то непринужденно, небрежно, просто мы