Перец Маркиш - Стихотворения и поэмы

Свихнулись челюсти, земли не прожевав...

Бокалы битые в окопной глухомани,

Бутылки из-под коньяка во рву...

Вот всё, чем ныне стал он — полк «Германия»,

Летевший пьяным ловчим на Москву.

Еще нет птиц в ветвях березняка-красавца.

Друг в друга смотрят блиндажей ряды...

Идет на запад путь от Малоярославца,

Путь отступления разбойничьей орды.

Они готовились тут к встрече новогодней,

Зазимовать они надеялись в лесу.

Чтоб было снегу их заваливать вольготней,

Их ветры русские хлестали по лицу.

Вино бургундское, норвежские закуски,

И русский спирт, и шпик, и гуси к торжеству...

И письма с перечнем землевладений русских,

С обратным адресом прямехонько в Москву.

Их смертный сон теперь безумьем не тревожим...

То не литавры бьют, то буйствует метель.

Болото стало им победоносным ложем,

Надгробною парчой — зеленая шинель.

Шумит весна в стволах березняка-красавца,

Вспоили землю к пахоте снега.

Бежит на запад путь от Малоярославца —

Путь нашей славы, путь бесславья для врага.

1942

Перевод Л. Руст

ЗИМНЯЯ БАЛЛАДА

Ночами бродит по селениям тревога,

Оповещая замерзающих солдат,

Что, распростершись на заснеженных дорогах,

Полки немецкие разбитые лежат.

Кто нарушает их потусторонний отдых?

Кто будоражит посрамленный их привал?

С крестами грузными в крови на отворотах

Продефилировал немецкий генерал.

Полна кладбищенским молчанием округа.

Он озирается во тьме по сторонам,

Команду «смирно» пересвистывает вьюга,

К ночному смотру нарядиться мертвецам.

«В строй, черепа! Встать, мертвые, повзводно!

Колонны сдвоить!» — унтер проорал.

В завьюженной избе с печуркою холодной

Расположился спать германский генерал.

Тревожно кладбище солдатское дремало,

Одни высовывались каски из оград.

А дюжий генерал устал немало:

Он поспешал в Москву — быть первым на парад.

Весь воздух выстекленел изморозью за ночь,

Когда на выстуженной, скованной земле

Была захвачена одна из партизанок

И в генеральский штаб доставлена во мгле.

«Ну, скажем, сколько вас? Ответьте для начала,

Где ваше логово, за много ль миль и верст?»

И тихо девушка в раздумье отвечала:

«Не сосчитаете. Нас столько же, как звезд».

Под утро высилась в ненастном поднебесье

Кривая виселица, вбитая во льду.

И генерал велел ту девушку повесить,

Сначала вырезав на теле ей звезду.

Глазами тусклыми бог знает где блуждая,

Он всё высматривал, но высмотрел едва,

Где вырисовывалась грозная, седая,

Недосягаемая для него Москва.

Семь одеял его, не грея, укрывали,

Потела плешь его от бабьего платка.

— Кто завывает там? Не вьюга ли? Едва ли...

Кто разбудил его, притронувшись слегка?

Кряхтя, потягиваясь, корчась на полатях,

Фашист приглядывался к меркнувшей звезде.

— Так, значит, девушка сказала: не поймать их,

Они горстями звезд рассыпались везде...

И он откашливался: «Ладно, это вьюга», —

И хорохорился, и подавлял смешок.

А рядом патрулям, притихшим с перепуга,

Пороша сыпала снотворный порошок.

_____________

Тиха земля, мертва. Глядит на землю месяц,

Хрустит, как сахар, снег, блестит едва-едва.

А та, которую осмелились повесить,

Недосягаемая, все-таки жива.

Вот родина ее, деревни в шапках снежных,

Овраги синие, косматые леса.

Вот пробивается из-под земли подснежник,

Вот еле слышные домчались голоса.

Всё, всё повешенная чувствует и слышит:

И шепот партизан, и дальнюю весну,

И то, как генерал германский тяжко дышит,

Как на чужой земле не может он уснуть...