Дмитрий Магула: Fata Morgana

Ты мне сказала: — «Я люблю
Одно лишь в жизни многогранной:
Живую жизнь!» И я скорблю,
Что отдал все мечте туманной.

Скорблю, что шел стезей слепца,
Что сердце жить и ждать устало
И что до близкого конца
Ему осталось жить так мало…

А ты — как молния, ушла…
И, как замедленные вздохи,
В душе, где нарастает мгла,
Проходят поздние сполохи…

Как алый шар исполинский,
Спускается солнце за тучи,
И красный парус латинский
Полощет тихо по ветру…

Ложатся длинные тени
На черные горные кручи,
Далекие окна селений,
Сады и белые виллы.

И разум вновь легковерней
И верить тому, что желанно:
В таинственной дымке вечерней
Таятся древние зовы…

И сердце робкое радо
Всему, что так мнимо и странно,
И шепчет: «Не надо, не надо,
Чтоб солнце завтра вернулось»…

Есть близ Севильи старый храм, и в нем —
В одной из них — надгробный белый камень,
Где на костре, охваченном огнем,
Двух мучениц сжигает жадный пламень…
………………………………………………..
Дон Педро горд победою в бою:
Он вновь владыка солнечной Севильи!
Отцовский трон и власть вернув свою,
Он вновь король Леона и Кастильи!

Непобедимый, сдался дю Геклен,
А граф Энрике, брат, поднявший смуту,
Разбитый в битве, чуть не взятый в плен,
Бежал, как трус, в последнюю минуту.

И настает давно желанный срок,
Чтоб отомстить изменникам короны!
Король дон Педро грозен и жесток:
Ему по сердцу будет слышать стоны.

Пусть враг потом навеки будет нем,
Но будет страх, в его последнем крике!
Он отомстить! И горе, горем тем,
Кто передался дерзкому Энрике!

Из них один лишь, ненавистный внук
Прославленного подвигами деда,
Хуан-Альфонс, успел уйти из рук
И ускользнул, погоню сбив со следа.

Но здесь, в Севилье, здесь осталась мать!..
И в ярости, не зная меры мщенью,
Король велел искать, найти, поймать
И заживо предать ее сожженью…
…………………………………………..
При факелах трудились мастера
Всю эту ночь; и, с пасмурным рассветом,
Готов быль сруб из бревен для костра
На площади пред Городским Советом!..

А утром ветер у тюрьмы рыдал,
И небо было мрачное и злое,
Когда монах приговоренной дал
Последнее напутствие земное.

Потом телега узницу и гроб
Вдоль узких улиц медленно тащила
До площади, где голытьбу трущоб
Сдержать старался окрик альгвазила…

Там стражи сдали жертву палачу.
Теперь она стояла над толпою,
К блеснувшему из темных туч лучу
Подняв лицо с безгласною мольбою…

Опробовав железную скобу
И приковав заломленные руки
Железной цепью к черному столбу,
Палач дал знак отдать ее на муки.

Огонь лизал кору смолистых дров…
Над обреченной злая чернь глумилась
И не жалела непристойных слов;
А на костре живая жертва билась.

Гудело пламя… Ветер на лету
Сорвал с нее затлевшиеся ткани,
А сброд людской глазел на наготу
И упивался зрелищем страданий.

И вдруг к столбу, минуя дым и пыл,
Метнулся кто-то и, в порыве смелом,
Бестрепетно казнимую прикрыл
От глаз толпы своим прильнувшим телом!

Все замерли… В толпе пронесся крик:
— «Ее служанка! Девушка сеньоры!»
И каждый сердцем понял, как велик
Был страшный подвиг верной Леоноры…

Огонь пылал… Раздался чей-то плач…
Умолкнул глум над женщиной нагою;
А у костра растерянный палач
Стоял в дыму с каленой кочергою.

Как и в юности, верится в жребии,
В то, что ты, провиденьем храним,
Ганнибал, победитель при Требии,
Ганнибал, покоряющий Рим!

Я отвечу на вызов, мне брошенный:
Разве в битве я меч оброню?
Разве вдруг упаду, как подкошенный,
От удара копьем о броню?

Я в бою никого не помилую!
Мой противник играет с огнем:
Обреченный, пусть просит он милую
Помолиться сегодня о нем…

Много, много дней проносилось мимо:
Были дни невзгод, убивавших сердце,
Были чистых дум золотые блики,
Несшие радость…
В пору юных грез иногда казалось,
Будто яркий свет озаряет душу,
Будто луч зовет к вожделенной цели
В поисках счастья…
Только миг один — и угасло солнце!
Надо снова жить лишь мечтой о счастьи,
Надо ждать мечты… А в нее так страстно
Хочется верить.
Даже, если б ум, разгадавший правду,
Мог шепнуть душе, что любовь обманет, —
Будет смертный час, все равно, отравлен
Ядом надежды…