Где – женщины и кони.
«Сижу у классика, а может…»
Сижу у классика, а может,
Он сам у классика сидит,
Но это, впрочем, не тревожит,
Хотя не я, он – знаменит.
Под ёлкой – на куриной ножке,
Поднявшейся до потолка,
Гуляет ёж в колючей шапке,
Похожий на сибиряка.
Он в тишине иголки точит,
Он, верно, знает: что – почём?!
Но выдавать себя не хочет,
Иначе классик – ни при чём.
Читаю стихи Смелякова,
Читаю стихи.
Сработаны крепко, слово
Без всяческой чепухи.
Я радуюсь им в надежде,
Что на закате дня
И сам напишу однажды
Такие, что прозвенят.
Ура, Смеляков, и всё же
За радостью – грусть в груди.
Насколько его моложе —
Настолько он впереди.
«В Литинституте под плафоном…»
В Литинституте, под плафоном,
На подоконник опершись,
Советовал мне Эрнст Сафонов [3] :
Чтобы там ни было – держись.
Тут дело не в прокуратуре [4] ,
А креатуре дел. И впредь —
Приходит волк в овечьей шкуре,
А ты его в тигровой встреть.
О, эти суды-пересуды!
Отчаиваться не спеши —
Не по предательству Иуды
Несём мы крест своей души.
Поэт всегда, как искупленье,
Поэт всегда один как перст.
К нему нисходит вдохновенье,
Когда несёт он Божий крест.
Не надо никогда сдаваться —
Путь вышний неисповедим.
Поэту надо состояться
И он тогда – непобедим.
Ничто в том не было мне внове —
Я был один, один как перст,
Но приходили силы в слове,
Что приводил Сафонов Эрнст.
Февраль 2007
«Поэт презрел освобожденье…»
Поэт презрел освобожденье,
Не принял воли за отказ
От своего стихотворенья
О деспоте,
Поработившем нас.
Что стоят клятвы и обеты?!
Они не стоят ничего.
Извечно судятся поэты
Судом лишь сердца своего.
И судьи молча хмурят брови,
Послав его на эшафот,
Они-то знают: он виновен —
В чём боязно винить народ.
Дурак растёт на всякой почве,
Он вездесущий, как бурьян.
Короче ум – длиннее корни,
Тем больше сеет он семян.
Гнетущим даром обладая,
Он в разуме узрел банальность,
А выживаемость свою
Он возвеличил в гениальность.
Ведь дураку и невдомёк,
Дурак-дурак, дурак новейший!
Он даже не подозревает —
Что дар его – черта простейших.
Умолк, остановился круг —
У всех итог един.
Жизнь выскользнула, как кувшин,
Из просветлённых рук.
Окончились его труды,
Когда из серой глины
Творил он красные кувшины
И для живой воды.
Он никому не передал
Профессии искусство,
А с ним и жизнь свою, и чувство —
Он ждать преемника устал.
Кому нужён гончарный круг,
Когда кругом машины?!
Но во деревнях поутру
Ещё поют кувшины.
Поют о мастере своём,
И в этих чистых звуках
Очарованье узнаём
Его простой науки.
Умолк, остановился круг,
Скатилась в ночь звезда.
И выскользнул кувшин из рук —
И пролилась вода.
Всё реже собираются поэты
В редакцию газеты
Под торшер,
Как будто бы все песни перепеты
И не о чем нам петь теперь.
Я выхожу по каменным ступеням,
Ночь улицею насквозь прожжена.
Лучатся в электричестве растенья
И меркнет в электричестве луна.
Машинный век. Вон вижу на углу
Землечерпалка, крыльями сверкая,
Из недр земли тяжёлую смолу
На благо производства извлекает.
Какого производства, всё равно —
Кусочек мозга выстрадан в металле,
Техническая мысль уже давно,
Как памятник у нас на пьедестале.
Ужели вправду электронный мозг
Тебя, Природа, околдует властно.
И людям не потребуется роз,
Потребуется розовое масло?!
Такими перспективами томим,
Вернулся в дом по каменным ступеням.
И долго цокал лунный луч по ним,
Как будто вдохновлялся он для пенья.
Потом умолк – прожектор полоснул
И смёл тот луч, как призрак коридора.
Машинный век. О, техники разгул,
Не знающий предела и позора!
«Мне суть вещей открылась неожиданно…»
Мне суть вещей открылась неожиданно
И стала частью моего сознания.
Под микроскопом в капельке обыденной
Вдруг отразились свойства мироздания.
А мир летел туманной дымкой света.
Взывало эхо бездною веков.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу