Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Не срывался я, хмельной,
В пустоту обвала,
Ничего того со мной
Сроду не бывало,
Не бывало до сих пор
И не будет случай —
Не бывает черных гор,
Двери нескрипучей.

И не снится мне обрыв
Прямо с кручи горной,
Где сидит, глаза прикрыв,
Старый ворон черный;
Старый ворон, черный вран
Все он ждет, зевая,
Пока вытечет из ран
Моя кровь живая.

Куплю тебе платье такое,
Какие до нас не дошли,
Оно неземного покроя,
Цветастое, недорогое,
С оборкой у самой земли.

Куплю тебе, кроме того,
Кассеты хорошего звука,
Кассетник включить не наука,
И слушай и слушай его.

Но ты мне скажи: отчего,
Зачем эти тяжесть и мука?

Зачем я тебя и детей
Так тяжко люблю и жалею?
Какою печалью болею?
Каких содрогаюсь вестей?
И холод зачем неземной
Меня неизменно пронзает,
И что мою душу терзает —
Скажи мне, что это со мной?

С обложкой весеннего цвета
Куплю тебе модный журнал,
Прочтешь три-четыре совета,
Нашьешь себе платьев за лето —
Устроишь себе карнавал.

С оборкой у самой травы,
С оборкой у палой листвы,
С оборкой у снега седого.

С оборкой у черного льда…
Откуда нависла беда?
Скажи мне хоть слово, хоть слово.
1976

Истомился я, пес, по своей конуре,
Истерзался я, лис, по вонючей норе,
Не обучен я жить вхолостую.
В свиминг-пуле [13] Плавательный бассейн. бабули ногами сучат,
Фрайера в полподвале шарами стучат,
А я трезвый на койке бастую.

Я на койке лежу и гляжу в потолок,
Я наш гимн бессловесный мычу, как телок,
Такова моя нынче платформа.
А на баб не гляжу, берегу божий дар,
А то жахнет меня с перестоя удар
И оставлю лисят без прокорма.

Порезвился я, хрыч, да пора и к теплу.
Поизвелся я, сыч, по родному дуплу,
По сычатам своим и сычихе.
Хорошо, что в кармане билет до Москвы,
Вот я гимн домычу — и умчался, а. вы
В свиминг-пуле ногами сучите!

А студентки из Белграда спели мне «Катюшу»
Они спели мне «Катюшу» и спасли мне душу.
А погромче пела Бранка, а почище Нада,
А я сам сидел на стуле, подпевал где надо.

И как лодочки поплыли под луною страны
Оттого, что над рекою поплыли туманы.
Ах, «Катюша»! Из райцентра у нее словечко,
А мотивчик из местечка, где живет овечка.

Там живет овечка Рая, ей двадцатый годик,
И, на скрипочке играя, старый Моня бродит.
А в районе нету Мони, никакого Мони,
Там играет дядя Федя на своей гармони.

И под скрипочку с гармошкой под большой
Все плывет большая лодка за моей спиною.
Мы за лодочку за нашу опрокинем чашу,
А пока святое дело — осушить за вашу.

Спойте мне еще разочек и опять красиво!
А сойдете мне за дочек — и на том спасибо.
Одесную сядь, Катюша, а налево — Рая,
А я с чашей посередке, словно в центре рая.

Ах, не все еще пропало, нет, не все пропало,—
Я скажу тому, кто в жизни понимает мало.
А тому, кто в этой жизни понимает много,
Я скажу: «А вы, товарищ, не судите строго!»

Перед тем как уехать,
Я дал свой блокнот несмышленышу Анне,
И на каждой странице,
Вернее, почти на каждой,
Анна изобразила
Некий магический знак —
Закорючку
В развороте другой закорючки.

Перед тем как вернуться,
Я случайно заметил,
Что вокруг ее закорючек
Разрослись закорючки мои.

Я мог бы писать иначе,
но не мог иначе писать,
Потому что магический знак, начертанный Анной,
Помещен в середину страницы,
В глубину моего существа,
В тесноту моей подлинной веры,
В то тайное место,
Куда выпадают слова,
Словно соль в пересохшем лимане.

Я смотрел на горы, видел кручи,
Видел блеск холодный, слюдяной.
На дорогу с гор сползали тучи,
Люди шли, здоровались со мной.

Колокол наполнил котловину,
Как в былые, длинные века.
«Жизнь прошла почти наполовину»,—
Вдруг из гула выплыла строка.

«Жизнь прошла почти наполовину,
Если очень повезет — на треть,
И того, что я сейчас покину,
Никогда мне больше не смотреть».

Я смотрел, смотрел — не обольщался,
Возвращаться вновь не обещал
И, когда здоровался,— прощался,
Недостатки мелкие — прощал.