Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

О, как бы я хотел
Ворваться в дом пустой,
Я вихрем бы взлетел
По лестнице крутой —

Припасть к твоим ногам,
Мой ангел во плоти:
Прости меня, прости!
Прости меня, прости!

Попросим у небес —
Нам прошлое вернут.
Ах, времени в обрез,
Осталось пять минут.

Нальем с тобой вина,
Включим с тобой Москву,
И будет все не так,
Как было наяву.

Я свой прачечный номер ни к кому не ревную,
Мне женою «Снежинка», а любовницей «Чайка»,
Приношу от крикливой свою ношу земную,
И носки на веревке — моих ласточек стайка.

Мои щеки в морщинах, как обшлаг из-под пресса,
Хомуты жестяные мою шею дубили,
Мне химчистка принцесса и столовка принцесса,
И биточки с гарниром меня не убили.

И когда, относившись, обмыт и оплакан,
Я расстанусь навек с этой ношей земною,
На крахмальной сорочке, под хладным атлантом,
Мой пять два сорок девять ляжет в землю со мною.

Уймем избыток боли
Остатком доброй воли,
Забудем все упреки,
Поступим в первый класс,
Где нам дадут уроки
Те двое погорельцев,
Что жили здесь до нас.

Любовная наука —
Немыслимая мука
Для мыслящих голов.
Уймем избыток мыслей
Остатком добрых слов.

Ведь кое-что осталось
От старых постояльцев
Из утвари и снеди
И прочего старья —
Остаток мелкой меди,
Избыток бытия.

Остались ты и я.

Проснусь — на фрамуге синица.
Но чьи там тяжелые вздохи?
Спускайся! На блюдце — водица,
А подле вчерашние крохи.
Я знаю, у вас голодуха.
Ободри подружек, присвистни!
Так ветрено в мире и глухо,
И ветки под снегом провисли.

Проснусь — и возврату спирали
Порадуюсь, словно свирели.
Ах, как бы витки ни сгорали,
А все-таки все не сгорели!
И снова влетает синица,
И снова над Финским заливом
Светает, и снова страница
Светлеет в бессилье счастливом.

Но кто там так тягостно медлит?
Чьи тяжкие вздохи с порога
Доносит, как невода петли?
Постой же. Помедли немного.
Очнусь — у меня на фрамуге
Пичуги. Притихну — и снова
Влетают мои недотроги:
Там корочка сала свиного.

Но кто там стоит на пороге?

Не то, что мнится мне,
Природа,— ну и ладно!
Моя в моем окне
Пригожа и нарядна.
Ее рассудок здрав
(Хоть он, конечно, мним),
И крут порою нрав,
Но я ужился с ним.

С волной совмещена
Корпускула-частица —
И пусть! А мне волна
Совсем иною мнится.
И то, что о волне
У моря слышу я,
Куда важнее мне
Ученого вранья.

Так чем же хороша
Она, моя природа?
А тем, что в ней душа,
И тем, что в ней свобода.
Что это все вранье,
Я чую за версту,
Но — мнимую — ее
Немнимой предпочту.

Собака, мы с тобой одни,
И не для нас свои огни
Москва ненастная зажгла,
Москва пустая.
Где наши солнечные дни?
Где наша стая?

Когда кончается сезон —
Сезон удачи, есть резон
Всему на свете предпочесть
Тебя, собака,
И это общество почесть
За честь, за благо.

Ты просто рядом полежи,
Сезон предательства и лжи
Открыт, а нам и дела нет,
И лучший довод —
Оставить вырубленным свет
И вырвать провод.

У телефона пасть нема,
Ненастье ломится в дома,
Но мы снесем с тобой, снесем
Свой долг собачий,
Когда кончается сезон —
Сезон удачи.

Я голос Петруши услышал во сне:
— Алло,— говорил он лукаво и густо.
Проснулся — светает, и в комнате пусто,
Чужая страна в одичалом окне.

Я сел за работу, чтоб сердце прошло,
А сердце про что-то неловко стучало,
И ставнею ветер стучал одичало,
И лампа горела.
И дело пошло.

Все пишут заграничные стихи.
Я тоже мог бы себе это позволить.
У меня бывало почище вашего.

Скажем, так:
Накручиваем
Виражи черногорского серпантина
В полугрузовичке по кличке Микси.
Ночь.
В кузове акулы.
Надо следить, чтоб они не подохли.
Вы скажете: «Акулы экзотичны,
Но в них нет предмета поэзии».
Позволю себе с этим не согласиться.
Молоденькие акулки весьма милы.