Константин Ваншенкин - Жизнь человека

В голове блуждающий осколок.
Заболит,— ну, выпьешь иногда.
Собрала жена вещички с полок
И ушла, в чем главная беда.

От войны осталось много знаков.
Все же тело прочный матерьял.
— Я на фронте, — он сказал, заплакав,
Ни одной слезы не потерял.

Мои товарищи и братья
Послевоенных давних нор,
По переулкам Приарбатья
Гитарный слитный перебор.

А у соседа кашель тяжек,
И он выходит в полумглу,
Где слышно щелканье костяшек
По деревянному столу.

Играют сдержанно и строго —
Бухгалтер, слесарь, и таксист,
И обгоревший, как Серега
Орлов, задумчивый танкист.

Былого вечера отрада,
И голос женщины родной,
И этот Млечный Путь Арбата
В высоком небе надо мной.

В белой аллее, под светом луны,
Землю украсив,
Пушкин стоял — как с другой стороны
Есть Тимирязев.

Медленно с другом моим дорогим
Шли мы на пару.
Непостижимо дурманящий дым
Плыл по бульвару.

А между губ, как лесной светлячок,
Нежный фонарик,—
Тлел, озаряя неясности щек,
Малый чинарик.

С девушкой мы познакомились тут,
Что-то ей пели.
А за оградой светлел институт
Ясностью цели.

Память непрочная, вспомним давай
С маленьким риском,
Как пробегал трехвагонный трамвай
Прямо к Никитским.

А на весеннем бульваре Тверском
Пахло сиренью.
Да вдалеке постовой со свистком —
Как со свирелью.

Прекраснейшие времена
Знакомств с поэтами другими,
Чьи вам известны имена —
Притом почти любое имя.

Вдруг услыхать из чьих-то уст,
Как вещь привычную, впервые,
Зацепленные наизусть
Две ваши строчки молодые.

Взаимно сжатых рук металл.
А славы! Славой хоть умойся…
— Я знаю, в «Смене» вас читал.
— А я в «Московском комсомольце».

Послевоенная пора.
Мы курим. Лестничная клетка
Редакции —
стихов полна…
Теперь такое встретишь редко.

Что в моих карманах? Как всегда:
Перочинный ножик,
Папиросы «Красная звезда» —
После козьих ножек.

От холодной комнатенки ключ,
От стипендии остаток.
Взгляд еще подчеркнуто колюч,
А на шее след от скаток.

Что в карманах? Нежные слова
В тех твоих записках.
Жизнь гудит, входя в свои права,
Нас почти затискав.

Что ты, жизнь, еще в дальнейшем дашь
В громе пятилеток?
Книжку записную, карандаш,
Трубочку таблеток?

«Динамо», как священная гора,
Уже курилось. Приближалось дело.
Милиция едва ли не с утра
В скрипучих седлах намертво сидела.
Я плыл внутри качавшихся лавин,
В их центре, величавом и суровом.
Звучали, как Качалов и Москвин,
Здесь имена Федотова с Бобровым.
Вминаясь на трибунную скамью,
Держал печаль и радость наготове,
Открыто продолжая жизнь свою
Лишь на такой естественной основе.
…Как замерли динамовцы тогда! —
Когда Иван забил в свои ворота [1] Гол армейца Ивана Кочеткова в свои ворота в знаменитом матче ЦДКА «Динамо». .
(Теперь бы целовались без стыда.
Теперь другая выросла порода.)
Среди недоуменной тишины,
Которая и впрямь была немая,
Как отошли они, поражены,
Случившегося ужас понимая!
Не только гол всесильного Бобра
И с ним столь справедливое спасенье,
Но хмурый свет тогдашнего добра
Окрашивают это потрясенье.

Тонкой белой птицею,
Словно вся в снегу,
С ходу — в репетицию
— Сделаю! Смогу!

Главное заклятие,
Вечное, одно.
Раннее занятие.
Зимнее окно.

Их преподаватели
Старые стройны,
Чем-то их привадили…
Глянь со стороны:

Лебедята ранние —
Что-то вроде цапель.
Поутру собрание.
Вечером спектакль.

Опять ремонтируют лифт,
Под крышу загнали кабину.
А жизнь подниматься велит,
Кряхтя и смиряя обиду.

И вот поднимаемся мы.
В проулках прохожие редки.
Глухое движение тьмы
За окнами лестничной клетки.

Проспекты уходят во тьму,
К окраинам, за кольцевую.
Давай твою сумку возьму,
Давай я тебя поцелую.