Здесь, на узких витках обгонять
местных возчиков небезопасно.
Вот – опять море синим, опять,
там кораблик рыбачит бесстрастно,
солнце падает. Быстрый рывок
неизбежен, с автобусом споря.
И дорога мотает моток
наших судеб до самого моря,
до которого – вот уж, рукой,
но, опять: повороты, заторы.
Все устали и бледной щекой
ты прижалась к стеклу, за которым…
К домам подходит великан
с громАми в рукаве и радугой в зрачке.
Порывы ветра закрывают двери в храм,
но служка их цепляет на крючке
из меди. Сжатый воздух бьет толпу
и колыхает древние ворота.
Рекой колотит великан себя по лбу,
вонзая клык сверкающий в кого-то
безвинного, в круги пернатых стай.
Бежит, звенит испуганный трамвай,
облитый леденящею водой,
звенит: «прости депо, прощай».
Потом стихает все. Дорога в рай открыта.
Летит капель над скошенной травой
и свежий ветерок несет избитый
слепой мотив про Мурку и любовь.
Летят машины в черноту
и в облаках полно проталин,
рыбак идет ловить звезду
на фоне харьковских развалин.
Будильник звякнет – и пора,
мужицкий выбор: быть свободным,
оставить стены в 5 утра,
дышать течением холодным.
Чтоб встретить солнце у метро,
в толпе, без страха и упрека,
и в небо щуриться хитро,
и выпить водки одиноко.
Ловите, рыбы, рыбака —
рыбак становится пейзажем.
Мелеет на земле река.
Осенний ветер, абордажем,
берет за бары рыжий сквер,
а после телеграф и бары.
Несет волной небесных сфер,
на экспорт, дыма шаровары.
Рыбак прилег на край дождя.
В машинах клерки едут мимо.
Патруль смеется, проходя:
всех веселее Петр и Дима.
Вот так, лежишь на мураве,
страна дает тебе свободу,
а также козырь в рукаве:
жить или сдохнуть. На погоду
скрипят ворота в небесах.
У речки квакают лягушки.
Воюет с дьяволом монах.
И нет ни смерти, ни подушки.
* * *
Лампа светит. Муха плачет.
Дождь стучит по крыше дачи.
Осень. Ангелы летят —
очевидцы спят.
Этот миг других пьянее:
мы вдвоем и жизнь светлее,
чем красивые слова.
Ты молчишь, во всем права.
И молчится – как поется.
По стеклу дорога льется,
поднимаясь над трубой
тишиною голубой.
Верится пропаганде
искренне и всерьез.
Я крепко пью на веранде.
Глядя на звезды, замерз.
Все же, не лыком шитый,
думаю что, на треть,
путь позади разбитый,
дальше – любовь и смерть.
Разбуди меня, нокиа пыльный,
среди яблочных рук, под звездой,
чтобы веки тяжелыми были
и трава угрожала росой.
Я не стану рассматривать числа.
Пусть твой голос из кокона сна
уведет за собою без смысла,
без иллюзий, без века, без дна.
Чтобы молнией небо могуче
шевельнулось в холодной воде.
Чтобы Родина плыла над тучей
в виде спутников, звезд и т.д
Потому что в заборе дыра
не замечена с высоты,
убегает щенок со двора
сквозь туман, фонари и сады.
Как он будет бежать в тишине
под колесами поездов,
и скулить свое счастье луне,
и визжать для ночных мотыльков!
Степь проста и мудра:
вот – трава, вот – ветра.
Вот – нет нас и кипит
каша из топора.
Облака удивительной формы
говорят над бескрайней землей,
посыпают дороги, сверх нормы,
небывалою тишиной.
Протекают ручьи сквозь солдата,
вырастает трава изо лба…
Об железку ударит лопата,
и встает на загривке судьба.
И уснула у кромки бетона,
на века, в безголосом песке,
твоя каска, звездою обожжена,
с ржавой дыркою в правом виске.
В одеялах труха и песок,
зимний ветер танцует в ногах,
по стене фиолетовый сок —
это сон, все бывает во снах.
Просыпайся, на улице дождь,
шелестит под колесами грязь,
в новостях из Америки вождь
говорит про культурную связь.
Между вечностью, мной и тобой
нитка тонкая, тоньше стиха —
мы как бусины с разной судьбой.
Мы листва, мы одеты в снега.
Мы вагоны спешащие и
одиночество в ж/д узле
превращается в соловьи
над дрожащим перроном во мгле.
Жан Овре***(1590 – 1622)
* * *
Устойчивость искать в изменчивости мира
Нелепей, чем латать в отрепьях ветхих дыры,
По морю в сите плыть, искать иглу в копне,
Висеть на волоске или перечить грому,
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу