Раскосая шумела татарва,
И ник, пронзенный вражеской стрелою,
Король-подсолнух, брошенный у рва.
А в августе пылали мальвы-свечи,
И целый день, под звон колоколов,
Вокруг него блистало поле сечи
Татарской медью выбритых голов.
1921
•
О чем писать в глухой тиши предместий,
Под крик мальчишек и под свист саней,
Где оседает смуглый снег созвездий
На золотых ресницах фонарей?
И если с каждым часом хорошее
Моя соседка наяву и в снах,
О чем писать, как не о смуглой шее,
Как не о серых девичьих глазах?
•
Ты не пришла. Конец дневным утехам,
Ночь ангелом опять стоит в стекле.
Фонарь подвешен золотым орехом
На лебедином елочном крыле.
Ничто о марте не напоминает,
Но серной спички огонек живой,
Лукавою фиалкой расцветает
В моей руке стеклянно-голубой.
1921
Харьков
«Может быть, я больше не приеду…»
Может быть, я больше не приеду
В этот город деревянных крыш.
Может быть, я больше не увижу
Ни волов с блестящими рогами,
Ни возов, ни глиняной посуды,
Ни пожарной красной каланчи.
Мне не жалко с ними расставаться,
И о них забуду скоро я.
Но одной я ночи не забуду,
Той, когда зеркальным отраженьем
Плыл по звездам полуночный звон,
И когда, счастливый и влюбленный,
Я от гонких строчек отрывался,
Выходил на темный двор под звезды
И, дрожа, произносил: Эсфирь!
1921
«Зима и скверик. Пестрый бок коровий…»
Зима и скверик. Пестрый бок коровий.
Географическая карта. Там
По белизне и пятнам ржавой крови
Кустов и снега пестрые цвета.
Там воронье взлетает, исковеркав
Трезубцами лебяжий пух канав.
И в небе скачет, мчится тройка – церковь,
Звеня по тучам пристяжными глав.
1921
«Разгорался, как серная спичка…»
Разгорался, как серная спичка,
Синий месяц, синей и синей.
И звенела внизу перекличка
Голосов, бубенцов и саней.
Но и в шуме, и в вальсе, и в пенье
Я услышал за мерзлым стеклом,
Как гремят ледяные ступени
Под граненым твоим каблучком.
1922
«В досках забора синие щелки…»
В досках забора синие щелки.
В пенье и пене мокрая площадь.
Прачка, шуруя в синьке и щелоке,
Чьи-то портки, напевая, полощет.
С мыла по жилам лезут пузырики.
Легкого тюля хлопья летают.
В небе, как в тюле, круглые дырки
И синева, слезой налитая.
Курка клюет под забором крупку
И черепки пасхальных скорлупок.
Турок на вывеске курит трубку,
Строится мыло кубик на кубик.
Даже крикливый, сусальный, хриплый
Тонкой веревкой голос пету́шит
Перед забором, взяв на защипки,
Портки и рубахи и тучи сушит.
Турку – табак. Ребятишкам – игры.
Ветру – веселье. А прачке – мыло.
Этой весной, заголившей икры, —
Каждому дело задано было.
1922
Пароход назывался «Румянцев»
И курсировал по морю в Крым.
Потому ль генеральским румянцем
И румянился яблочный дым?
А потом под трубою с лампасом
Бухту пар как письмо разодрал,
И орал оглушительным басом
Боевой пароход-генерал.
Чайки в клочья. И небо на шлюпки
Лепестками посыпалось с труб,
И стреляли салю́туя люки,
И полотнами хлопал яхт-клуб.
Только вышли, валясь, как сейчас же
Положила открытая зыбь
Косоватые полосы сажи
На морскую цветистую сыпь.
Тонет берег в тумане, и значит,
Укачало Очаков меж мачт,
Только красный буек маячит
И подпрыгивает как мяч.
Значит в драке, по трапу и к черту! —
По канатам, по бочкам на бак:
Волны швабрами били по борту,
В переборки, с разбегу, в набат!
Медный колокол мает и носит
В детской буре набеги беды.
Эту бурю буфетчик подносит
На подносе в стакане воды.
И зигзаги размашисто пишет
Та же сода в волнах за кормой,
Что и дымом игольчатым дышит
Над стаканом с шипучей водой.
Но ни качка, ни зыбь, ни туманы
Не страшны по пути к маяку.
Только ветер бежит полотняный
По матросскому воротнику,
Только щеки от ветра в румянце,
Только гуще над палубой дым.
Пароход назывался «Румянцев»
И курсировал по морю в Крым.
1922
Вытекает красный глаз трамвая.
Слепнет лень, и нет поводыря.
Глохнет, шпильки на ночь вынимая
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу