Чтоб стужей наполнить сосуды.
И вынули сердце, как слизистый слепок,
И пулю, засевшую слепо,
И мозг, где орехом извилины слиты, —
Поступков и совести слепок.
3.
Я видел Ходынкой черневшую площадь
И угол портала уступом,
И ночь с перекошенным глазом. Как лошадь,
В толпу напиравшую крупом.
Кобыла, под мерзлым седлом оседая,
Храпела и двигала холкой.
И нежно топорщилась морда седая
Ресницами извести колкой.
И вспышками магния кроя с балконов
Смертельною известью лица,
В агонии красных огней и вагонов,
В лице изменялась столица.
За окнами люстры коробило тифом,
И бредили окна вокзалом,
И траур не крепом лежал, а кардифом [4]
У топок колонного зала.
4.
Дубовые дровни гремели сугробом,
И люди во тьму уходили,
Они по опилкам прошли перед гробом,
Они об одном говорили.
Один: – Я запомнил знамена у ложа
И черную флейту над пультом,
Я видел, как с глиною борется, лежа
У гроба, измученный скульптор.
Другой: – Как столетье стояла минута,
Проверенной совести проба,
Он был неподвижен, во френче, как будто
Диктующий лозунг из гроба.
И третий: – С мешками у глаз, среди зала —
Седая и руки сухие —
Жена неподвижно дежуря стояла
У тела в ногах, как Россия.
5.
Но я не пришел посмотреть и проститься.
(Минута, навеки и мимо!..)
Бывает, что стужею сердце как птица
Убито у двери любимой.
И падает сердце, легко умирая,
Стремительно, слету, навылет,
В сугроб у десятого дерева с краю
Морозом, игольчатой пылью.
Бывает, что слово становится слепо
И сил не хватает годами
Отцовского лба, как высокого склепа,
Прощаясь, коснуться губами.
Но совесть поступков не забывает
И в каменной памяти пыток,
Поступок становится слепком. Бывает —
Такой непомерный убыток!
1924
Шел веку пятый. Мне – восьмой.
Но век перерастал.
И вот моей восьмой весной
Он шире жизни стал.
Он перерос вокзал, да так,
Что даже тот предел,
Где раньше жались шум и шлак,
Однажды поредел.
И за катушками колес,
Поверх вагонных крыш в депо,
Трубу вводивший паровоз
Был назван: «Декапот».
Так машинист его не зря
Назвал, отчаянно вися
С жестяным чайником в руке.
В нем было: копоть, капли, пот,
Шатун в кузнечном кипятке,
В пару вареная заря,
В заре – природа вся.
Но это было только фон,
А в центре фона – он.
Незабываемый вагон
Фуражек и погон.
Вагон хабаровских папах,
Видавших Ляоян,
Где пыльным порохом пропах
Маньчжурский гаолян.
Там ног обрубленных кочан,
Как саранча костляв,
Солдат мучительно качал
На желтых костылях.
Там, изувечен и горбат,
От Чемульпо до наших мест,
Герой раскачивал в набат
Георгиевский крест.
И там, где стыл на полотне
Усопший нос худым хрящом, —
Шинель прикинулась плотней
К убитому плащом.
– Так вот она, война! – И там
Прибавился в ответ
К семи известным мне цветам
Восьмой – защитный цвет.
Он был, как сопки, желт и дик,
Дождем и ветром стерт,
Вдоль стен вагонов стертый крик
Косынками сестер.
Но им окрашенный состав
Так трудно продвигался в тыл,
Что даже тормоза сустав,
Как вывихнутый, ныл,
Что даже черный кочегар
Не смел от боли уголь жечь
И корчился, как кочерга,
Засунутая в печь.
А сколько было их, как он,
У топок и кувалд,
Кто лез с масленкой под вагон,
Кто тормоза ковал!
– Так вот она, война! – Не брань,
Но славы детский лавр,
Она – котлы клепавший Брянск
И Сормов, ливший сплав.
Она – наган в упор ко рту,
Срываемый погон,
Предсмертный выстрел – Порт-Артур!
И стонущий вагон…
Но все ж весна была весной,
И я не все узнал…
Шел веку пятый. Мне – восьмой,
И век перерастал.
1925
1.
…То за холмом по пояс,
То сев на провода,
Преследовала поезд
Отставшая звезда.
Я изнемог от зноя,
Я подносил к губам
Вино недорогое
С водою пополам.
Земля была незрима,
Окутанная мглой,
И веяло из Рима
Полуночной жарой…
2.
…Ты всем другим местам Неаполь предпочла.
На столике букет качался опахалом.
За поездом звезда стремилась, как пчела,
И на букете отдыхала…
…За Римом, на заре, темны и хороши
Крутились пихты – сонные разини —
И циркулировали, как карандаши
В писчебумажном магазине…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу