Фердинанд Фингер - Избранное

Вот надо сапоги мои шевровой кожи

Отдать грузинскому сапожнику перелатать.

Еще чего-то занавеска завернулась,

Для снайпера есть щелочка, видать.

Закрою, чтоб судьба не отвернулась,

Охотников так много, что хотят меня убрать.

Я не урод, хотя природа мне не подфартила,

Дала размер ноги сорок восьмой,

И ростом невысоким наградила,

И руку левую не разогнуть, к тому ж рябой.

Сегодня выдался спокойный день на славу,

Сегодня я не буду убирать и подчищать,

Пускай денечек поживут еще, порадуются Благу,

Сегодня можно о себе повспоминать.

В двадцать четвертом вдруг картавый умер,

Я кадры по стране и Крупскую к рукам прибрал,

В тридцатых выдал новый номер,

Всех раскулачил, всех в повиновение загнал.

Пришел момент, и я усилия утроил,

Зиновьев, Каменев, попались прочих целый ряд,

Из ребер их такой я ксилофон устроил,

Что до сих пор мелодией пугающей звучат.

Эх, почему в далекой юности я не остался?

Когда бесстрашно с Камо грабил банки я.

И как я паханом в тюрьме считался,

Или когда в охранке царской – где те времена?

А что касается хозяина почти что мира,

Людскую душу, дорогие, надо знать,

И изловчиться сделать из себя Кумира,

Об этом не давать людишкам забывать.

С народом, как на скрипке Страдивари,

На чувствах плебса с виртуозностью играть,

Как Паганини, но без всякой драмы,

Но только не переиграть, и скрипку не сломать.

Всю жизнь я положил, чтобы внизу не шевелились,

А покушались «по Ежову» миллионов шестьдесят,

Как я им приказал – они угомонились,

Лежат в земле, лежат и не сопят.

Эх, что-то много мыслей появилось,

У юноши из Гори в голове сейчас,

Ну, надо выпить и соснуть, чтоб не крутились,

По-моему, и время поваляться – самый раз.

Графинчики с вином такого цвета,

Что крови красной и не обогнать,

И на замках закрыты горлышки при этом,

А ключики от них на поясе, ну, благодать.

А дверь мою так просто не откроешь,

Я рычагом подвину – шириною в щель она,

Но от лица Поскребышева взвоешь,

Хоть в пол-лица, но все же эта рожа мне видна.

Живу я просто, как бы не с чинами,

Ну, пару мягких горских сапогов имею я,

Да кителек Генералиссимуса с орденами,

Что полунищий, в этом не моя вина.

Не виноват я в том, когда куда-то собираюсь,

На километры вдруг пугающая пустота,

Хочу кого-нибудь увидеть из охраны – удивляюсь,

Охрана исчезает как бы в никуда.

Ну, хрен с охраной, а враги-то удивили,

Сперва друзья, а вдруг к врагам причислили себя,

Перед расстрелом на коленях из тюрьмы просили,

Чтоб отпустил и к женам, и детишкам – нет, нельзя.

Старею, а врагов не убавляется, наоборот, дела!

Сто сорок миллионов подозрительными стали.

Ведь, если всех убрать, а где «кинзмараули», «хванчкара»,

И в трубку табачка, чтоб Сталину достали?

Эх, хорошо поуправлять страной, да навсегда,

Где только дураки – один я только умный,

Ох, хорошо бы – только так нельзя,

Как без портретов миллионных толп, ведь я не полоумный.

Ой, старость, что-то ты пригрелась у меня,

И не спросила разрешенья аксакала,

А ну, смотри, укорочу тебе язык «П. да»!

Чтоб никогда ко мне не приставала.

На праздниках стою на мавзолее,

Среди соратников – у некоторых жены в лагерях,

Внизу толпы людей – страх, надо быть смелее,

Хотя всех место по заслугам в лагерных печах.

Ну, посмотреть внимательно на эти рожи,

Хрущева, Молотова, Берии, Булганина – подряд,

Стоят, прикидываясь, на друзей похожи,

А посмотри в глаза, хитрят, все, сволочи, хитрят.

Ну ладно, рядом хоть стоят и под присмотром.

А что с английской и американской кутерьмой?

На Черчилля и Рузвельта внимательно посмотришь —

Ну, хоть ты смейся, хочешь – волком вой.

Ну, ничего, сам разберусь я с этой голью,

Затею третью мировую – благодать!

Все Черчилли и Рузвельты, и всякие Де Голли

На четвереньках приползут мне сапоги лизать.

Петлю бы им накинуть, этим западным заразам,

Да привязать к столбу, как делают псари.

А бомбы атомные, водородные – новейшая проказа!

Нет, делай дело обстоятельно и ничего не просмотри.

Не пьется и не естся – просто я не знаю,

А о других делах я уж совсем не говорю,

Как хорошо, что дело новенькое затеваю,

Я с медициной, профессурою поговорю.

Как раньше ладненько дела все удавались,

Как клеветали люди сами на себя,

И клеветали так, что досыта наклеветались,