Фердинанд Фингер - Избранное

Коридор коммуналки – вдоль стены керосинки

Запах кислой капусты – недоваренных щей

Проржавелая мойка, в ней кусочки обмылков

И щекотка по телу надоедливых вшей.

Керогаз – керосинка в это время лихое

Были наши кормильцы нас спасали тогда

Из гниющей картошки, да притом с кожурою,

Приготовят котлетку – доживем до утра.

Керосинка на тумбочке – сковородка дымится

Слюдяное окошко, а за ним – фитили.

Без нее нам конец – жизнь должна прекратиться.

Ведь на чем приготовишь? Без нее хоть помри.

Ну, а запах не надо просить повториться.

Навсегда поселился в коммуналке теперь

Если запах собрать – мог бы там появиться

Вдруг шедевр под названием «Кoко Шанель»?

Керосиновый запах, проникающий в стены,

В коммуналке живущим – он проник навсегда.

Уж прошло шестьдесят, он всегда неизменен,

И нередко во сне посещает меня.

В той ушедшей дали – вдруг заохала мама,

Керосинка зафыркала – перестала варить.

И соседка-профессорша – престарелая Дама,

Подсказала нам, к счастью, что надо купить.

В керосиновой лавке мне купить керосина

Для ребенка опасной та покупка была

Вот бутыль и последние деньги для сына

Чтоб купить керосина – и сварилась еда.

Неподдельная радость, мне доверили это

В девять лет. Я, наверное, взрослый теперь.

Притащить керосин, ну, и спички при этом.

Я – счастливый, я – гордый, я быстро – за дверь.

Мы, военные дети, взрослели так рано

По сравненью с теперешнимим были мы старики

Без одежды и обуви, как цветы средь бурьяна

В лихолетье войны выживали, росли.

Станиславского улицей я спешу к керосинной

И бутыль трехлитровую прижимаю к груди.

Я боюсь, что закроется и дорогой недлинной

Я бегу к этой лавке, что там впереди.

Дверь. Толчок. Я – внутри керосинной.

Ой, наверно бы, в обморок упала Шанель.

Этот запах волшебный – смесь запахов дивных.

Ощутишь ты как только приоткрыл эту дверь.

Запах черного мыла, свечей, гуталина

Фитилей, проникающий запах в ноздрю.

Он от бочки большой, что полна керосина,

До сих пор так волнует, почему – не пойму.

В этом сумраке сером, безысходном и мрачном

Продавщица стояла с разливалкой в руке.

И бутыли проворно она заполняла.

По сто грамм «недолива» – оставляя себе.

С драгоценной бутылью бежал я до дома.

Как хотелось немножко пролить и поджечь.

Но нельзя! Ждет семья «дорогого»,

Что должно в керосинке гореть.

А когда высоко самолет пролетает,

Керосин выжигая в форсажном ходу.

Или трактор работает – я ощущаю.

Как парфюм этот запах – я словно в раю.

А бывали деньки – мне запавшие в память.

И деньков этих было два раза в году.

На ноябрьский праздник, а также на майский

Сталин «щедрой рукой» продавал всем муку.

Целых пять килограмм голытьба получает,

Номерок на руке, да всю ночку прожди.

Темный двор, минус 20 – эх, кто это знает

Шестилетки и взрослые – стой и терпи.

А потом всем – награда – не гнилая картошка.

На столе вдруг блины из добытой муки

«Мам, а, мам – ну, добавь нам немножко».

И блины исчезают с нумерованной детской руки.

А страна ведь была победитель фашизма

От победы до смерти Тирана, голода-холода

Дорогим нашим близким подарила Отчизна

Беспросветную серую жизнь на года.

То, что я описал – не в провинции было!

Коммуналки напротив стоял Моссовет!

И начальство высокое постоянно тошнило —

Коммунальные запахи – «их прелестный букет».

Мне недавно приснилась такая картинка

Что Зураб Церетели изваял монумент,

На котором с блинами стоит керосинка

Приглашает прохожих к себе на обед.

Приглашая прохожих, она забывает

Керосином пропитаны эти блины.

Ведь наивная милая не понимает,

Что отведать их некому, кто хотел бы… Ушли…

Москва. Тверская. Далекие, щемящие года.

Там бывшая управа – Моссовет – отсвечивает краснотою.

Напротив домик барский – там неполные три этажа.

И Долгорукий на коне с протянутой к нему рукою.

А домик этот барский, разделенный на клетушки,

Фасад в венецианских стеклах – посмотри!

Там мучаются люди в тесных комнатушках.

И нет надежды там на лучшее, что впереди.

Эх, коммуналка, коммуналка, дальние щемящие года.

Мечта правителей —