Фердинанд Фингер - Избранное

Война. Осенняя промозглая погода,

За сеткою дождя не видно ничего.

И глинистою грязью, слякотью полна дорога,

И от нее спасенья нет ни у кого.

На ней и хрип, и храп людской и лошадиный,

Он раздается над восточной стороной,

И отступленье, отступленье, отступленье.

И это хуже, чем последний смертный бой.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Здесь трубы деревень стоят в щемящей голости такой,

Здесь бесприютность, голод, холод, неизвестность.

Здесь карк вороний раздается над толпой,

Отчаяньем и матом вся покрыта местность.

Вот вдруг затор. В колдобину попала пушка.

В упряжье там попала тройка дохлых лошадей.

И постромок, освободившись от оглобли перелома,

Хлестает по лицу скопившихся людей.

Бедняги рвутся из последних сухожилий,

В канаве слышится отчаяннейший мат людей,

«На нет и спроса нет, а ну, их на хуй»,

Бросают пушку вместе с трупами издохших лошадей.

И бесполезные своею прошлой жизнью,

Ты погляди – подряд, подряд, подряд.

И тут и там Т-тридцать четверки,

И «Тигры», «Фердинанды», перевернутые здесь лежат.

Вдруг крик: «Ложись, ребята, воздух!!!»

И в грязь лицом десятки тысяч вдруг.

Лежат, спиной прикрытые от смерти,

Лежи, терпи и не дыши, мой друг.

Десятки тысяч словом, словно пулей, уложили,

А пуля убивает только цель одну,

Евангелие здесь только применимо,

Одним лишь словом уложить несчастную и рваную толпу.

У летчика земля, как карта на планшете,

Прямой наводкой бьет наверняка,

А там среди солдат и старики, и женщины, и дети,

Но ведь чужие старики, и мать, и дети, и жена.

Прошла атака, люди поднималися из грязи,

Война, собака, что ты сделала с людьми?

И молча, друг поддерживая друга,

На тыщу меньше на восток понуро побрели.

Не так все просто – голова змеи, что на восток,

Свободна от людей с оружием для боя,

А хвост змеи поближе к западу – туда нельзя,

Он «смерша» охраняется конвоем.

А все ведь для того, чтоб кто-то не сбежал,

Которому тот запад вдруг покажется родною стороною,

Попробуй, друг, рискни – не отступай,

То будет дел тем «смершевцам»– конвою.

Прошли десятки лет, и если жив тот летчик,

Я не завидую ему в его судьбе,

В ненападенье, в отступленье находились люди,

И как прощение отмолит перед Богом он себе?

Я вышел, черт возьми, хоть ранен, но живой

Из тех боев кромешных – хуже ада,

Из страшной тьмы растерзанных домов,

Теперь домой – домой, и это высшая моя награда.

Четыре с половиной года я прошел в боях,

Был много ранен, видел много горя,

Но как в Берлине, я не видел в страшном сне,

Там русских и немецких трупов было море.

Здесь каждый дом был неприступен и, когда

Мы «Гитлерюгенд» из развалин выбивали,

Они зубами в кирпичи вгрызались – детвора.

И много нас, прошедших всю войну, поубивали.

Попробуй-ка, войди в горящий тот подъезд,

где за углом тебя мальчишка поджидает,

Но мы не «Гйтлерюгенд» – опыт есть войны,

Гранату без чеки – пусть получает.

Уничтожал нас огненной струею огнемет.

Казалось, мы ползем на доты, заживо сгорая,

Из всех ослепших окон убивал строчащий пулемет,

И смерть нас поджидала здесь в конце войны у края.

Мы рвались к канцелярии, чтобы потом

Не говорили – не добили, и мы жизни не жалели.

Но здесь не повезло, другие прорвались с трудом,

Хотя мы первые добить проклятого хотели.

Ведь как обидно здесь погибнуть, ведь последний бой,

Ведь заслужил свою-то жизнь продолжить хоть немного,

Я за спину не прятался, всегда на передовой,

Просил судьбу оставить мне дорогу к дому.

Мечтал: в деревне появлюсь в наградах, орденах,

Чтоб не сказали, что войну прошел задаром,

А будет ли потом легко иль тяжело в трудах,

Мне все равно после войны, гори оно пожаром.

Там ждет меня давно моя жена,

И двое ребятишек – уж наверно позабыли,

А фотографию мою и треугольники с войны,

Я думаю, они давно уж с фронта получили.

Пословица права, что «гоп не говори!»,

Пока не перепрыгнул ты, сердешный, ямы,