Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

Предъявляйте полюсу счет,
стиснув брови до морщи,
от замерзших уже и еще
не замерзших.

Отбивая крылья грачам,
промерзало и пролетало,
сломя голову и крича,
голубое тело Латама [3] Джон Лэтэм (также Латам англ. John Latham; 27 июня 1740 — 4 февраля 1837) — британский врач, орнитолог, натуралист и автор. Примечание сканериста. .

Небывало низка земля,
не бывало пространства ниже.
Сколько градусов ниже нуля
и меня, обхватив, пронижет?

Но увидит пингвиний съезд,
как убит самолет разбегом,
как дотягивается SOS,
чтоб рукою схватить Шпицберген.

Этот кромешный округ,
граничащий с нами рядом,
подписывает картограф
словом: «Dediseratum». [4] Desideratum (лат.) — (что-л.) недостающее, желаемое. Примечание сканериста.

Парусники-нетопыри
так же носили Пири,
от ледяных осколков
так же спасался Кольгоу.

На ледяную крепость
шел погибать «Эребус»,
и, как они, замучен
дыбою льдов Амундсен.

Спросишь, бегло
проглядевши прессу,
что за пекло
бьет в нас из обреза?

Где «Малыгин»?
В ледовитом гуде
бледнолики
и бесследны люди.

У какой он
нынче параллели?
Он спокоен,
льды не поалели.

За тобою
я плыву, «Малыгин»,
китобоем
в этот лед великий,

и прилажен
парус к верху улиц,
такелажем
рифмы протянулись.

Уплывает, как дельфин —
фин-Финляндия.
Моря ширится разлив —
лиф-Лифляндия.

Как медведь пластами лап —
лап-Лапландия.
Корабля широкий крен —
грен-Гренландия.

Коду и азбуке
выучим айсберги,
килем железным
в гущу влетим,
на повороте
нам побороть их,
бело-зеленые
глыбы льдин.

Страшные лопасти
в волны вплавивши,
мы пробиваем
заторы,
громы кларнетов
и грохоты клавишей
в имени той,
о которой…

Первым теплом,
как тобою, обласканный,
ветер меня
облетает,
орден снежинки
на меховом лацкане
тает, дрожит
и не тает…

Скоро встретим
товарищей,
возвратившихся
сверху.
Скинут шапки
да варежки
да проделают
сверку.

Перед днями
хорошими
шапки теплые
стащат,
у кого
отморожено,
а кого
недостача…

Там,
где воет и мечется
море,
льдом облитое,
будет жить
человечество
голубой
теплотою.

Будем петь,
созывая,
кто смелее
и гибче,
острова
называя
именами
погибших.

Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам.

Откройся, Сезам!
Я тебя очень прошу — откройся, Сезам!
Ну, что тебе стоит, — ну, откройся, Сезам!
Знаешь, я отвернусь,
а ты слегка приоткройся, Сезам.
Это я кому говорю — «откройся, Сезам»?
Откройся или я тебя сам открою!
Ну, что ты меня мучаешь, — ну,
откройся, Сезам, Сезам!
У меня к тебе огромная просьба: будь любезен,
не можешь ли ты
открыться, Сезам?
Сезам, откройся!
Раз, откройся, Сезам, два, откройся, Сезам, три…
Нельзя же так поступать с человеком, я опоздаю,
я очень спешу, Сезам, ну, Сезам, откройся!
Мне ненадолго, ты только откройся
и сразу закройся, Сезам…

Стоят ворота, глухие к молящим глазам и слезам.

Почему я не «Линкольн»?
Ни колес, ни стекол!
Не под силу далеко
километрить столько!
Он огромный, дорогой,
мнет дорогу в сборки.
Сразу видно: я — другой,
не фабричной сборки.
Мне б такой гудок сюда,
в горло, — низкий, долгий,
чтоб от слова в два ряда
расступались толпы.
Мне бы шины в зимний шлях,
если скользко едется,
чтоб от шага в змеях шла
злая гололедица.
Мне бы ярких глаза два,
два зеленоватых,
чтобы капель не знавать
двух солоноватых.
Я внизу, я гужу
в никельные грани,
я тебя разбужу
утром зимним ранним.
Чтоб меня завести,
хватит лишь нажима…
Ну, нажми, ну, пусти,
я твоя машина!

Предутренний воздух и сумрак.
Но луч! И в кустарную грусть
на сурмах, на сурмах, на сурмах
играет зарю Беларусь.

А поезд проносится мимо,
и из паровозной трубы —
лиловые лошади дыма
взлетают, заржав, на дыбы.