Синяя блестящая поверхность вздымается сотнями невидимых водяных башен…
За спиной у городского шума
Треугольник неба — далекий и близкий, с обманчивой трехмерностью облаков — ровно очерчен по линии тополей, воздух зелен и свеж.
Ранние сумерки. Подвыпившая линяло-синяя обезьяна на скамейке — опять мало заработал фотограф. Позируют собственным мыльницам — напряженные улыбки, выпяченные животы. В ореоле брызг, поочередные, тут и там, всплески волн, бьющих о пирс — словно дельфины на шоу. Музыка, размягченная эхом летнего вечера. Действительно погружаются в темноту (редкий случай нестершегося клише) — дома и деревья, постепенно сгущая цвета.
Странно, Луна — акробат в замедленном шоу
— Или сгусток табачного дыма конечный.
Двое из мира подлунного;
Праздный минутно забыт перекур.
«А пикселей сколько»?
Цветомузыка подлунного моря
беззвучна.
Светало.
Светало.
Графика ветвей; кровавый, в глубоких черных морщинах, ствол.
Последнее средство продления осени — долгий ноябрь,
Минуты тридцатого дня, и двадцать четвертый час,
Остановите Луну, потому что Солнце не удержать,
Тонкий ломтик свободы крошится в руках,
Если я убегу, то уже не вернусь назад,
Если я убегу, судья заберет мой декабрь,
Старый глупый судья, он подумал,
Мне нужен двенадцатый!
Месяц продления строчки
Остатками слов.
Отпустите Луну.
Старый мудрый судья…
Солнце, трепетание света и тени в листве — оттенки зеленого. Облака — перины для пери.
У-лица: наплыв лиц, полифония разговорных обрывков — или нет, настройка инструментов в оркестре.
Прохожу мимо улиц, деревьев, людей, автомобилей и станций метро,
ресторанов, кафе, забегаловок с гордым названьем «бистро»,
библиотек и музеев, театров и дома свиданий, а может, культуры,
по асфальту и каменной плитке, под небом то ясным, то хмурым,
прохожу, но никуда и никак не приду. Потому что боюсь задержаться
и ритм шага утратить. Я иду, и мне до конца суждено отражаться
незамеченным фото на дне чьих-то глаз. В свой черед отражаю
другие чужие глаза. Но момента нажатия кнопки я часто не знаю.
Зум, обратно и еще дальше
Красная занавеска. Красная прозрачная занавеска. Красная прозрачная занавеска с пятном. Воробей сел на ветку. Улетел. Красная прозрачная занавеска с пятном. Красная прозрачная занавеска. Красная занавеска. Краешек настенных часов перед входом в комнату.
Стекает вода —
забывчивый сторож
хочет исправить оплошность,
торопливо стирая могильную пыль.
Из-под роз,
в мокрый блеск черноты,
мимолетно рисующий контуры
мраморных рек и озер,
проступают ветви деревьев,
склонившихся — впрочем,
прерву сантименты.
Хочу лишь сказать,
Что красные были цветы.
Холмы на одной стороне бухты, фабрика на другом — неподвижная картина вдруг распадалась на море, холмы и фабрику, и казалось, что можно протянуть руку и потрогать склоны, зачерпнуть пол-моря, подергать за дымящуюся трубу — а потом все снова соединялось в один ландшафт, и снова распадалось, и снова соединялось, исновараспадалосьисновасоединялосьисно…
Три или четыре обитые тканью ступени тихо уводят за невидимую грань. Мелькая красным, зал отступает, вздымается валом райка. Взгляд, брошенный на себя, дробится сотнями взглядов оттуда, превращаясь в ничто. Люди, брошенные на берег сцены, ощущают друг друга и слушают гул по ту сторону яркого света. Оттого странно мягок нечанный шелест страниц, вдруг раздавшийся за спиной.
В нераскрытой еще темноте рядами слепо и глухо уткнулись друг в друга знаки, оттиснутые черным на белом.
Огни большого города, или pastelьная ночь
Черным подвижным оскалом смеется луна. Ей вторят обведенные красным дырки фонарей, сотни дырок, разбросанных по молочно-белому полю, прячущему темноту.
Кусочки листвы и асфальта пазлами аккуратно прилажены друг к другу.
Неподвижны на небе, подвижны, качаясь на тростинках в руках продавца. Колышущееся фосфорное мерцание множества игрушечных звезд, густо населивших кусочек темноты.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу