На зеленой скамейке кто-то забыл полотенце. Где-то распахнулось и почему-то снова закрылось окно. Обрывок разговора коротким аккордом. И вновь тишина. Два недостроенных домика пялят друг на друга пустые глазницы.
В центре потолка были подвешены качели. Под качелями из ковра с толстым ворсом вылезал мальчик в майке без рукавов. Обнаженная женщина в дальнем углу сидела перед зеркалом, поджав ноги. Качели слегка дрожали: с них слезли только что. В другом углу зала человек с алебастровым криком на лице вырывался из объятий змеи.
Из угла в угол быстро ходили три живые женщины — то одна, то другая что-то говоря громко и взволнованно, иногда не говоря ничего. Остальные за ними, скрипя паркетом.
Спустя какое-то время после того, как все разошлись, качели, наконец, замерли. Сдвинутые с места нечаянным толчком чьей-то вялой ноги, но с прежним застывшим упорством все еще тянулись вверх плечи, и голова, и восторженная почему-то улыбка из неизвестного легкого материала.
Дверь бунгало распахнута,
аркою — занавес, хоть и не в театре,
открывший просцениум
с парой шезлонгов.
Дальше — разно:
деревьев нечастых
навстречу друг другу косые тела и обрубки,
с ощутимым дыханьем невидного моря
за спиной,
и с фигуркою в платье бледно-сиреневом,
едва различимой на фоне белесого неба.
Быть может, она еще встанет, и кланяться будет,
руки к сердцу прижав, под рукоплескания зала
много раз:
в мазках акварели,
в уколах мозаичных,
и в разводах любви наркотически-пестрых
и что там еще предлагает «редактор картинок»,
может, встанет, воскреснет —
но все же: поймав в перекрестье стволов,
я убью свою память о лете
зимой своей осени.
Отсутствие дня превращает ночь в единственную реальность, а само различие между ними — в еще сохранившуюся привычку недавнего прошлого.
Краски воображаемого дня неизменнны; темнота скрывает, как истлевает лохмотьями белая ткань такого низкого неба.
Зеркало мгновенными шутовскими мазками меняет собственное выражение, растягивая губы в той самой улыбке, хмуря брови и морща лоб. Зеркало сохраняет эти морщины как последний вариант, когда напротив остаются только пустая вешалка и кусочек входной двери.
Пальцы прищелкнули вдоль колеса
Рулевого. Кольцо золотое вросло.
Шесть восьмых. Застеколье бубнит.
Наверно, восточная.
Красен «ауди», четырехкратно блестит,
А я молча прислушаюсь
И перейду на другой тротуар,
Пока светофор.
Нет, не smoke on the water —
Над асфальтом нагретым
Лишь марево виснет.
Мои руки легонько
Простукали
Блюза квадрат.
Жму на газ.
Неужели just разница вкусов?
За несколько секунд, разделившие два снимка, все стали немного старше: дерево, вино в бокалах, музыканты, Summer time, я и даже ты. А времена, ветвясь, тщетно пытаются переплестись, исчезая друг в друга сквозь обрезанный край фотографий.
Старый дворик. вид с улицы
В каменную полукруглую рамку вставлен небольшой натюрморт. Немного оптимистичного солнца поверх плюща поверх окон поверх чьей-то жизни, наблюдающей, словно из прошлого, окружающие перемены — в рамках полукружья. Впрочем, старый автомобиль вполне еще может увезти — мимо мусорных баков, в толкотню тянущихся вверх этажей.
Черным семенем сыпет в кармашек на юбке старик на углу — неблагообразен,
Неважно одет. Может быть, ждет старик лишь односторонних оказий,
Чтоб напомнить тому, кого нет, о себе, горемычном, лишенном дезодоранта и мыла.
Несуществующий адресат, наверное, бросит в корзину очередной и постылый
Клочок с лицемерной, несмелой мольбой, до поры обращая свой взгляд
На межстрочия млечные тропы, таящие только надежду,
Что нарядные, но и непрочные, черного цвета одежды,
Или что там еще предлагает конфессиональный обряд,
Пока не нужны. Адресат ненавидит обычную почту, предпочитая Net,
Иллюзорную сеть иллюзорных богов и богинь, зависающих в чате,
Но старик так отстал, но старик так устал, и времени нет
У него. А время так просто купить и надеть, словно платье.
И компьютера сонного звездное небо дробя
(Разделенные точками недорогие игры в тебя:
Три раза по два обращенья к тебе, смерть, и com),
Эмбрионы подсолнуха съешь. А заплачешь по ком?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу