Исмаил Кадарэ - Лирика

Там ждут его албанские селенья
В ущельях горных и в долинах рек.
Уходят и приходят поколенья.
Но жив в сердцах великий Скандербег!

Он молчал, цепями скован.
Голова в крови.
А султан, как черный ворон,
Каркал: «Говори!

То ли ты лишился слуха,
То ли — языка?
Отвечай, неверный! Ну-ка!
Ты ведь жив пока».

Нет в плечах могучей силы.
Темен белый свет.
«Я мертвец», — как из могилы
Слышится в ответ.

Закричал султан в волненье,
Пряча торжество:
«Львам голодным на съеденье
Бросьте-ка его!»

…Изошли слезами реки.
Желтый лист опал.
Так погиб в далеком веке
Славный генерал.

Не заходит солнце на просторе
Той земли, не знающей конца.
Словно степи,
Широки сердца,
А глаза там
Голубее моря.

Как амфитеатр, воздвиглись горы,
Окружив гигантский яркий сад.
На ступенях зрители сидят —
Сосны и притихшие озера —
И глядят с синеющих высот,
Как Россия гордая цветет.

Пишут малыши, склонив головки,
слово «мир», стараются, сопят.
Маленькие пальчики неловки —
трудная задача у ребят.
И хотя работы много разной
будет впредь у грамотной руки,
ничего нет чище этой грязной
вкривь и вкось написанной строки.

Об Ильиче я думал столько раз!
Я слов искал особого накала,
но имя Ленин редко, как алмаз,
в моих стихотворениях сверкало.
Ведь полыхать он должен, как заря,
жить среди шквалов революционных,
шагать в морозных вьюгах Октября
под шелест флагов, бурей опаленных.
И часто рвал стихи я, брови хмуря, —
казалось мне, что в них живет не буря,
а запах трав и спелого зерна,
где сон тропинок стережет луна…

Но ничего… Пускай любимый Ленин
живет в полях, что с детства мне близки,
идет по тихим улицам селений
и слушает, как шелестят дубки.
Шагал он через бури, в непогоду,
сквозь грозные октябрьские ветра,
но кто еще, как он, любил природу
и тишину крестьянского двора!
Имел он душу чуткую поэта,
любил цвета заката и рассвета,
и над озерной гладью паруса,
и в утреннем багрянце небеса…

В рассветной дымке солнца алый шар
напоминал ему восход России,
а на закате огненный пожар —
кровь тех, кто жизнь Отчизне подарил.
И в этот час, когда за грань земли
медлительное солнце заходило,
он знал, что поднимается вдали
другое — незакатное светило.
Вождя сейчас я вижу как живого,
звучит спокойно ленинское слово,
мне кажется — весь мир наполнен им:
«Завоеванья наши отстоим!»

Над Дрином проносятся тучи понуро…
В полночном безмолвии аккордеон
поет, не смолкая, о волнах Амура —
мелодией вальса простор напоен.

Поют пограничники. В вальсе старинном
встает перед ними большая страна.
Амур в этой песне становится Дрином —
бьет в берег албанский Амура волна.

На чужбине, вдали
От родимой земли,
Пал солдат у подножья горы.

Даль нема и пуста —
И над ним ни креста
И ни матери нет, ни сестры.

Только с родины тучи
Приплыли, узнали
И оплакивать стали.

Война…
Желаю тебе опозданья.
Но не на пять минут, как
на свиданье.

Опоздай,
Разминись
С людьми
На всю жизнь.

Мои стихи встречая по журналам,
их автора, наверно, иногда
ты связываешь с тем влюбленным малым
из юности, утекшей, как вода.

И, может быть, хранишь еще (сознайся)
мои посланья — синий бред чернил…
Опять сомнений рой…
Не сомневайся.
Да, это я. Тебя любивший. Смил.

Тот гимназист, что мучился жестоко,
встречая холодок красивых глаз…
Ты вправе сомневаться — ни намека
нет о тебе в моих стихах сейчас.