Эдна Миллей - Любовный хлеб

Нет, я пойду одна.
Тотчас после концерта вернусь.
Да, да, я люблю тебя.
Окончится в десять — не позже.
Почему я иду без тебя?
Слишком любишь меня и, боюсь,
Мне мелодию застить можешь.
Если пойду одна,
В скромной, неброской одежде,
Мое тело в кресле умрет,
А над головой вспыхнет пламя,
Превысит мой разум сполна,
И увидит, зловеще смеясь,
Расчетливые маневры
Армий, не помнящих родины,
У городских ворот;
Шлют воины копья со стен городских
Туда, где песенный гул не затих,
Где ни одна из женщин не ждет!
Армии, беспристрастья оплот,
Вашей мерной поступи внемлю —
Тех, кто к солнцу стремится и мечет
Златоверхие копья на землю!
Впереди — знаменосец серебряный:
На знамени сталь спеклась с молоком —
След обескровленной раны,
Едва исцеленной мечом!
Ты и я — мы с тобой непричастны музыке,
Мы в ней не замкнемся влюбленно;
В музыке, как в филигранной оправе,
Не дам нам пребыть упоенно,
Взявшись за руки, и улыбаться.
Полно, ступай же, слышишь!
Я вернусь к тебе, милый, поверь,
И буду такой же, как теперь,
Только ростом повыше.

Я — только гадалка. Как мне не лгать?
Священником был мой отец, а прокаженной — мать.
Качелями было распятье, а зыбкой — морская волна.
Крестила меня бесовская сила — кто, как не она?
Духовные песни я звонко пою:
Так близко крестили меня к алтарю!
Играла я в детстве с ужом и лягушкой —
Ей камушек донный служил погремушкой.
Венок травяной я видела, кстати,
Что русалка сплела своему дитяти,
А также сполохи речного огня,
Что феи зажгли — жаль, что не для меня…
Когда все пройдет и все разъяснится,
Я стану монашкой, я стану блудницей.
Сквозь речные кусты туманным днем
Отец мой к нам шлепал почти босиком,
Чтоб я не умерла в одночасье, молясь,
Стеная, что я рождена в поздний час!
А мама святого отца привечала
На корточках, лик его сердцем вбирала,
А мы с ней на мшистом прибрежье резвились —
Не тем богам, что священник, молились.
Учил он меня латыни постылой
И грекам древним… Ох, тяжко мне было!
Священник уйдет — мы славили ересь
И тешили дьявола — он ждал, ощерясь.
Ни зелени, ни цветов не видала,
Кроме канав, пока взрослой не стала.
От мамы — шлепок, от отца — наставленье.
Какое же это было мученье!
Чадо священника и прокаженной,
Такой я выросла — тварью бессонной!

Умолкла ты; слезинки прозрачные застыли,
Как радуга, на темных ресницах — ну и что ж?
Ужель девичью грусть излить нельзя иначе,
Чем плача в темноте, покуда не уснешь?

Когда в душе твоей опять проглянет солнце,
Боюсь я, что ты плакать разучишься совсем
И засветло уснешь, и навсегда утратишь
Сиянье на ресницах, что слезы дарят всем.

Я не хочу, чтоб веки набрякли от рыданий
У вас, глаза прекрасные; обрызгайте чуть-чуть
Ладонь, к лицу прижатую; на тонкой платья ткани
Оставьте капли слез — ведь их легко смахнуть.

Я наблюдала, как ты смаргиваешь слезы,
И вспоминала лица, что ветер мне пригнал —
Смеющиеся лица, красивые и гордые…
Но самые чудесные — не те, кто слез не знал!

Оплетенное злом и добром, как только способно сердце
Спокойно, размеренно биться?
Оно, как мотор на холостых оборотах,
в механизм вселяет разброд:
Кисть становится зеленоватой, а кое-где иссиня-желтой,
Ведь пульс перебои дает
Вслед за каждым сердечным толчком.

Или, не пожелав повториться
В ярких битвах, которым уже не сбыться,
Отчаявшись, сердце идет к концу,
А тепловатая кровь, лениво от усталого сердца отхлынув,
Не дойдя ни до кисти, ни до виска,
Образует заливы, пока
На миг не замрет, пока бледность не подступит к лицу,
Пока между диастолой и систолой не исчезнет граница.

Кто ты таков, что я, стремясь
К тебе, ночей не сплю?
Зачем из-за тебя и днем
И ночью слезы лью?

Кто ты таков, что, по тебе
Томясь, я ветра шум
Все слушаю лицом к стене,
В плену тяжелых дум?

Есть люди похрабрей тебя
И, верно, подобрей:
Кто ты таков, что ты один
Всегда в душе моей?

Что женский разум неказист,
Вам всякий подтвердит…
Кто я такая, что в любви
Мне высший смысл открыт?..