Эдна Миллей: Любовный хлеб

Отныне только долг владеет им,
Лишь этот хлам. А совесть, боль, желанья,
Надежды — все развеялось, как дым.
Разбившись, сердце просит подаянья.

Как это просто, как неслышен звук
Разбившегося сердца, всем известно:
Сдает оно — и мир рисует круг,
Вослед — луна, светла и бестелесна.

Полгода как ты сердце мне разбил;
Весь мир об этом, если б знал, забыл.

Умолкни, изнуренная могила!
Мне так отрадно здесь — я не спешу.
Глодай свои бока! Я довершу
Бесстрашно все, что встарь не довершила.

Презрев твое суровое горнило,
Произведу героя, согрешу,
Но умереть себе не разрешу —
Моя пора еще не наступила.

Свой смертный час покамест пережду.
На время отстраню я встречу эту.
Когда я в землю нехотя сойду,

Сгорев при жизни, брошу самоцветы
Да горсть костей могиле на еду:
Пускай зияет, голодом отпета!

Сочти за скверну эти слёзы; тщетно
Из сердца льет соленых слез поток.
Сочти за скверну их — дай незаметно
Все выплакать, дай мне еще денек!

А после лямку потяну, как прежде,
Не пряча красных от рыданий глаз,
Чтобы другие верили надежде,
Другие плакали, как я сейчас.

Да, мы — вдвоем, и я тебя прикрою,
Сама сожгу за нами все мосты;
Походы, голод разделю с тобою,
Но не напев, что знаешь только ты.

Ты думаешь, мы строим мирозданье?
Нет, создаем орудия страданья!

Неужто, Боль, с тобой мне вековать,
Делить с тобою пищу, кров, тепло?
И в голове терпеть твое сверло?
С тобою первый голод утолять?

Ну, значит, впрямь тебя не миновать
И время жить еще не истекло…
Ешь вдосталь, если уж на то пошло.
Отдельно нам ни жить, ни умирать!

Хотя ты дерзкой гостьей входишь в дом
И взглядом леденишь мой пылкий труд
Украдкой, и моим владеешь сном

Из ночи в ночь, как только все уснут,
Не стану, Боль — ведь вместе мы умрем, —
Я над тобой вершить мой правый суд!

Пока не выкурена сигарета,
Пока в короткий миг перед концом
С окурка пепел падает клубком,
Пока, вытягиваясь в круге света,

Перед камином пляшет тень-комета,
На стенах в странном ритме шутовском,
Встает твой образ, кажущийся сном,
И я снимаю с памяти запреты.

Миг — и мечта развеялась, прощай!
Забудутся твои лицо и взгляд,
Улыбка, вспоминай — не вспоминай.

И лишь слова твои во мне звучат.
Но этот миг осветит неба край,
Когда угаснет дней твоих закат.

Знай, живущий всем на горе,
Тонущий в житейском море,
Ты, с судьбой в извечном споре,

Для которого мечты
Денег, страсти, красоты
Безнадежны и пусты,

Если грозы застят очи,
Если жить тебе нет мочи,
Жизнь погибели жесточе —

Знай: судьбы не одолеть,
Если хочешь ты и впредь,
Мне завидуя, скорбеть,

Скинь и дай мне плащ изгоя,
Облекись над сей плитою
В саван вечного покоя!

Не знала, что он сродни земле, не видела, как он взлетел.
Откуда мне было знать, что его гнездо — борозда,
Что его крыло, не знающее касанья,
Как сердце земли, — родственно теплому плугу труда
Весенней ранью?
Услышав трель, я, вздрогнув, дыхание перевела —
С неба неумолимо песня, словно стрела,
Вонзилась в меня. Так смотрела я в небосвод,
Что голова закружилась… Стрелы трелей разят
Мою грудь без щита и не знают преград.
А певец между мною и солнцем все пел:
Песня не иссякала, прерывать ее он не хотел.
Я крикнула: «Нет в тебе жалости, строгий напев!»
Эти стрелы — как быстры они!
Или то ангелы одолели меня в бою?
Застали врасплох — и ни деревца в этом раю!
Крикнула — и вот он, жаворонок,
Канул в солнечное изобилье,
Звенящий атом в тихой голубизне,
Птаха, что утром пробует голос и крылья!
Я жаворонка заново нарекла,
Будто открылась вещая истина мне:
«Ликующий Дух!» Под стрелами, пущенными
божеством,
Я рухнула наземь в цветы, розовые, чужие,
Окропляя их детские лица слез моих спорым дождем.