Давид Самойлов - Избранное

О молодость послевоенная!
Ты так тогда была бедна.
О эта чара сокровенная
Сухого, терпкого вина!
О эти вольные застолия!
(Они почти уже история.)
Нам смолоду нужна среда,
Серьезность и белиберда
В неразберихе поздних бдений,
Где через много лет поэт
Находит для себя сюжет
Или предмет для размышлений…

Когда веселье шло на спад,
Вставал с бокалом Юлий Кломпус,
Наш тамада и меценат.
И объявлялся новый опус,
Что приготовил наш собрат;
Или на ринг рвались союзники
По жанру Мюр и Мерилиз;
А иногда каскады музыки,
Как влага свежая, лились.
Я помню дивную певицу.
Бывало, на ее губах
Смягчался сам суровый Бах
И Шуберт воспевал денницу.
Звучал Чайковского романс.
(Казалось, это все про нас.)

Однажды, в предрассветный час,
Я провожал домой певицу.
В напевах с ног до головы
Брели мы по Москве Москвы.
И сонный Патриарший пруд
Был очевидцем тех минут…
Благодаренье очевидцу!

(Откуда вдруг она взялась,
Поэма эта? Полилась
Внезапно, шумно и упрямо,
С напором, как вода из крана.)

Сказать по правде, Инга Ш.
Была стремительная женщина.
И потому она божественно
Откалывала антраша.
После концерта, где успех
(Ей показалось) был неполным,
Она себе сказала: «Эх!»
И укатила к невским волнам.

А Кломпус без нее и дня
Не мог прожить. И, у меня
Заняв деньжат, оформил отпуск.
И в мыле, с розами, в пылу
Махнул на «Красную стрелу».
Но не предвидел Юлий Кломпус,
Что это был опасный шаг,
Что так же, как в известной повести,
Случайно оказавшись в поезде,
Войдет, купе окинет взглядом…
(«Одернуть зонт,— как Пастернак
Сказал,— и оказаться рядом».)

Небесный гром! Она была
Красавица. И так мила,
Что описать ее не смею.
(И я был очарован ею
Когда-то. Давние дела!)

Красавица была женой
Профессора Икс Игрек Зетова
(Давно мы знаем из газет его).
Он был учен, и отрешен,
И напрочь юмора лишен,
И, видно, в результате этого
Предполагал, что он «лицо»
И у него в порядке все.

Знакомство. Общие знакомые.
— А для кого же ваш букет?
— Для вас! — стремительный ответ.
— Запасливость? Не потому ли
Он чуть завял и запылен?
— Для вас! — вскричал влюбленный Юлий
И вдруг увидел, что влюблен.

Ох! Тут он был великий мастер
И распускал павлиний хвост.
Он голубые изумруды
Поэзии — метал их груды
И воспарял до самых звезд.
Хоть речь его была бессвязна,
Но в ней был ток и был порыв;
Каскады афоризмов, рифм
Он расточал разнообразно
И, красноречье утомив,
Вдруг опускался на колено
И задыхался вдохновенно:
— Вы не моя! Но я счастлив!..

Конечно, Кломпус в этом — ас
(Таких и нет уже сейчас),
Но, на колено становясь,
Был Юлий искрен до предела.
(А искренность решает дело.)

Как свечка от жары истаяв,
Она не смела молвить «нет».
(Простит ли мне редактор Паев
Столь легкомысленный сюжет!)
Уже разнузданная страсть
Над ней приобретала власть.
Но, впрочем, это было после.
И там-то весь сюжет. А это
Покуда и не полсюжета,
Когда они плывут по Невскому
Сквозь человеческий поток
И наш герой рукою дерзкою
Поддерживает локоток.
Уже забыта Инга Ш.
И гордо шествует повеса
С улыбкой страстного черкеса
Или (для рифмы) ингуша.
Здесь я описывать не стану,
Как он гулял с своей красавицей
По Ленинграду в эти дни
(Отчасти, может быть, из зависти),
И были счастливы они.
Зато я описать могу,
Как в чинном, вежливом кругу
Поэтов ленинградской школы
Герой с красавицей Алиной
Провел однажды вечер длинный,
Где рассыпал свои глаголы
И жег бенгальские огни
Своей столичной болтовни.
Был выслушан без возражений.
Но ветеран московских бдений,
Носитель новомодных мнений,
Как говорится, «не прошел»
И разобиженный ушел.
— Увы,— сказал он,— дорогая,
У нас поэзия другая.

Поэты с берегов Невы!
В вас больше собранности точной.
А мы пестрей, а мы «восточней»
И беспорядочней, чем вы.
Да! Ваши звучные труды
Стройны, как строгие сады
И царскосельские аллеи.
Но мы, пожалуй, веселее…

В Москве Стожаров встретил Кломпуса
Коротким замечаньем: «Влопался!»

А он все несся по прямой,
Влюбленный, нежный, неземной…