Ованес Туманян - Стихотворения и поэмы

— «Недурно! Гладко! Что же, спора нет,
Вы не бездарны, господин поэт!
Десятисложна каждая из строк…
Но бедность рифмы — вот в чем ваш порок.
Позвольте, я исправлю вам сейчас —
И сразу заблестят стихи у вас.
Поэтов наших правлю я всегда
И тем учу, — а то бы им беда.
„О черные глаза, ваш взор покой
Тревожит мой, как будто бес какой“».
Я, как от беса, ужасом влеком.
Из кабинета бросился бегом
И песни в типографию отнес,
О чем мне скоро пожалеть пришлось.
Едва лишь появился сборник в свет,
Суровый публицист почтенных лет.
Высоко беспристрастие ценя,
Счел нужным едко осмеять меня.
«Стихи такие, — он писал, — ни в грош
Не ставлю я, в них смысла не найдешь.
Всего-то в них лишь рифмы да слова!
Я новый сборник дочитал едва, —
Отменно зелен, видимо, поэт.
Поэтам старым нынче смены нет;
Они с собою унесли свой дар
И тайну песенных чудесных чар.
Всем этим овладело царство тьмы,
И вот живем в немой пустыне мы.
Навек умолкли наши старики,
А молодых читать нам не с руки.
Как ты ни смейся, как их ни брани, —
Писать по-своему хотят они».
— «О, край бездушных и тупых сердец!
Не верь, не верь им, молодой певец,
Я от покойных гениев не раз
На твой похожий слышала рассказ.
Сперва им в чашу льют насмешек яд,
Потом от имени их говорят
И всех заслуг их пожирают плод.
Чем дальше, тем гнусней борьба идет.
Клянусь Авроры сладостным лучом
И полным силы светозарным днем, —
О тех ничтожных говоришь ты мне,
Что тупо спят при молодой луне,
Глядеть не любят на ее восход.
А только в полдня час, разинув рот,
Вперяют в небо заспанный свой взор.
Когда уж вышло солнце из-за гор,
Поклоны бьют
И гимн поют,
Всё тот же гимн, что и в былые дни.
Но разве вечно будут жить они,
Уроды эти старые? Ведь нет!»
— «О Муза, — тут воскликнул я в ответ, —
Ты о каких уродах говоришь?
У нас везде, куда ни поглядишь,
Поэты слезы льют, о том скорбя,
Что получили лиру от тебя.
А я… признаться, виноват я сам:
Ленив я был, бездарен и упрям.
Меня корила вся моя родня,
Но убедить никто не мог меня,
Пока ко мне не обратился раз
Богач-сосед, что умницей у нас
В округе слыл, с вопросом: „Где твоя,
Приятель, служба, знать хотел бы я?“
Тут я воскликнул гордо: „Я поэт!“
А он: „Беда, когда работы нет“.
Я повторил: „Поэт!“ — а он сказал:
„Я понял, ты работу потерял“.
Когда приятель мой, в защиту мне,
Сказал: „Такие тоже впрок стране“.
Расхохотался наш ага, да так,
Что всех — будь то богатый иль бедняк —
Рассказ о том
Смешил потом.
Но вот вопрос еще яснее стал,
Когда в газете некто написал:
„Пусть делом занимается поэт,
Коль сыт он быть желает и одет.
А если жизнь он отдает стихам,
То нечего о нем и печься нам.
Не просит ведь его народ писать,
Его кормить газете не под стать, —
Пускай же он своим пером живет!
Что говорю, то от души идет.
Кто слишком сыт,
Тот не творит.
Лишь тот поэт,
Кто в рвань одет
И не обут.
Здесь нужен кнут,
А то вперед
Он не пойдет…“»
— «О край кнута! Поэт, расстанься с ним,
Мы к небесам с тобою воспарим,
Где с духами среди блаженных нег
Ты будешь петь и веселиться век.
А хочешь на Олимп, — летим туда.
Нектар там дивный будешь пить всегда!»
— «Да, — я в ответ, —
Сомненья нет.
Мне, Муза, надоела жизнь моя.
Я б улетел в надзвездные края!
Там средь богинь, которым не чета
Небось армянских женщин красота,
Я б век сидел
И сладко пел
Всё вновь и вновь
Свою любовь.
Какое счастье из юдоли слез
Уйти и, на парнасский сев утес,
Оттуда, свесив ноги, созерцать
Тупую чернь! Но, ах, должна ты знать,
Что ведь женат и многодетен я,
Что ж будет делать там моя семья?» —
«Нет, о семье пускай забудет тот.
Кто, бросив землю, на Парнас идет!» —
«Жестокая, за что с моей семьей
Меня ты хочешь разлучить? Постой!
Коль так, не мил мне твой Парнас ничуть,
Тут на земле устроюсь как-нибудь!» —
«Поэт, ты вправе выбрать. Выбирай
Иль землю эту, или горний край.
Но что бы ты ни выбрал, милый мой,
Всегда от сердца искреннего пой.
Как солнце будь!
Верши свой путь
Сквозь толщу туч,
Всегда могуч.
Ты призван жить,
Чтобы светить.
И, верь мне, вдохновенья краткий час
Ценней, чем драгоценнейший алмаз».—
«О искусительница, ты опять
Мне хочешь лестью дух зачаровать?
Свои повадки, лживый демон, брось!
Я понял всё, ты мне ясна насквозь.
Быть простаком довольно мне! Теперь
Стучись к кому-нибудь другому в дверь.
Внуши моей супруге, например,
Что золото не высшая из мер.
Да что я говорю? У нас поэт
Постиг давно, что деньги — жизни цвет.
В годины бедствий и горючих слез
Пред нами часто возникал вопрос:
Певца венок
Иль кошелек?
Вопрос решен! Пусть твой простынет след.
О Муза! До тебя мне дела нет.
Свой книжный шкаф я в кассу превращу.
Отныне деньгам лишь рукоплещу.
О кошелек! Захочешь — и пигмей
Вдруг станет выше всех богатырей,
Безмолвные заговорят скоты.
Красой урода наделяешь ты,
Своим прикосновеньем золотым
Всё мерзкое ты делаешь святым.
Бросаешь деву в руки старику.
Венчаешь голову ростовщику,
Клеймо смываешь с подлого чела
И ставишь памятник исчадью зла.
Ты у судьи ворочаешь язык,
Молитвы в небо ты возносишь вмиг,
В своих руках ты держишь шар земной,
Ты дух наш вечный, наш господь второй.
Довольно клеветал я на тебя!
Теперь, о прошлом горестно скорбя,
За ум я взялся и желаю впредь
Восторженно твои деянья петь».
Тут Муза помрачнела вдруг и — глядь! —
Свои пожитки стала собирать.
«Злой человек,
Прощай навек!
Забывши честь,
Мог предпочесть
Ты пенью лир
Златой кумир».