Юджин Ли-Гамильтон: Воображенные сонеты (сборник)

Сошел ли я с ума?
Нет-нет. Смертельно я устал от бдений.
И шаг за шагом близится геенна.
Страшней ночная тьма
В отсутствие блаженных сновидений,
Чем голод или яд, палящий вены.
И ныне я ослаб, изнеможен,
Мечтая об одном — увидеть сон.

О сон, о сон святой!
Нет ничего прекрасней для изгоя,
Но ты пуглив, бежишь звонка и слова;
С вечернею звездой
Приди ко мне, лаская и покоя,
Я не желаю ничего другого:
Своим лобзаньем запечатай гроб,
Но хочет враг, чтоб я без сна усоп.

Отец, внемлите мне:
Я отнял жизнь его, и он из мести
Теперь ворует сны мои ночами.
На медленном огне
Я б долго жег его, скажу по чести,
Сдирая кожу острыми клещами,
И сотней пыток мучить был бы рад,
Воображеньем ужасая ад.

Племянницу свою,
Чье Клаудия имя, дочерь вдовью,
В опеку принял я охотно, ибо
Расчета не таю,
Но движимый отеческой любовью,
В мужья ей прочил герцога Филиппа —
Он знатен, уважаем всей страной;
Она красива и с тугой мошной.

Поверьте мне, отец:
Я радостно следил, как расцветала
Ее краса, отрадою объятый;
Так по ночам скупец
Считает деньги в глубине подвала,
Не в силах взора отвести от злата.
И согласились вскоре чернь и знать:
Она достойна герцогиней стать.

Но с возрастом она
Уединяться стала, брови хмуря;
Слезами очи полнились сокольи;
Мятежности полна,
Повиновалась девичьей натуре,
Упрямо проявляла своеволье —
Созрела, но согласия на брак
С Филиппом не давала мне никак.

Воды, глоток воды!
В мозгу моем от давки мыслей тесно,
И путается речь; о, скоро, знаю,
Окончатся труды,
Но я достоин милости небесной,
Мне в том порукой маета земная.
О чем бишь я? Опять теряю нить
И все-таки хочу договорить.

Мой разум воспален,
Но помню: посещал мой дом тогдашний
Бастард, прозваньем Ганнибал Петрони,
И мне казалось — он
Завел с моей племянницею шашни.
Неглупый и талантливый тихоня,
Он был противен мне, и — видит Бог! —
Я с ненавистью справиться не мог.

Ах, как же он играл
На мандолине! Сильные запястья
И гибкость пальцев! Он с таким уменьем
Любые ноты брал!
Никак не мог я слушать без участья,
Как из-под плектра с мукой и томленьем
Струится песня под рукой его!
И всех пленяло это волшебство.

О, пенье парных струн!
О, мандолины колдовские чары,
Несущей звуки Божьего глагола!
Хоть я давно не юн,
Но не сравнимы с нею ни гитара,
Ни арфа легендарного Эола —
Они ничем не радуют меня,
То брякая, то комаром звеня.

Он часто приходил
Под окнами играть в ночи июня,
Когда всё спит, и звуки серенады
Взлетали до перил,
Искусно сердце девичье гарпуня;
А я, кидая яростные взгляды,
Шагал, не смея отойти ко сну,
И проклинал и песню, и луну.

Вновь в памяти провал,
Погибель подступила слишком близко…
Еще питья! Ко мне, воспоминанья!
Однажды я узнал,
Что парочка вступила в переписку,
Потом сумел перехватить посланья.
Всё шло с благими планами вразрез.
Я пожелал, чтоб юноша исчез.

Не стоя за ценой,
Легко сыскать у нас кинжал булатный,
А Тибр потом охотно примет тело.
От склонности дурной
Я остерег безумца двоекратно —
Впустую, ибо дерзость в нем кипела.
Что ж, отдал я приказ наемным псам.
Он в участи своей повинен сам.

Племянница взвилась
Тигрицею, узнав об этой смерти!
Она в припадке билась, извергая
Проклятия и грязь
На голову мою! Отец, поверьте,
Не ней печать лежала колдовская.
Пришлось закрыть бедняжку на замок,
Ведь я огласки допустить не мог.

Уродлив мой рассказ,
И то, что мною сделано, ужасно,
Но я прошу — дослушайте без гнева.
Подалее от глаз
Я Клаудию спрятал — но напрасно
Старался. Несговорчивая дева
Скончалась за стеной монастыря,
Плоть голодовкой долгой уморя.

А ворог мой воскрес
И мне упорно расставляет сети.
Приходит он, как только тьма ночная
Укроет свод небес;
И под окном, в неверном лунном свете
Играет, о себе напоминая.
Ты, призрак подлый, жизнь мою берешь
Пусть медленнее, но верней, чем нож.

Вот снова, словно взрыв,
Мучительный аккорд, который сразу
Замолкнет, только я вскочу с постели;
Потом иной мотив —
Томительней тоски, тлетворней сглаза,
Прогонит сон, хоть слышен еле-еле.
И так всю ночь щекоткою в мозгу…
Я силюсь сладить с ним — и не могу.