Лев Маляков - Заколдованное счастье

Сюда, к лесной сторожке,
Неслышные, сторожкие,
Как лоси к водопою,
Сошлись тихони-стежки —
Ни сна им, ни покою!

Толпятся в сенцах тени
На невидимках-лапах
Знакомо и туманно.
Укропа крепкий запах
Колдует безобманно.

Вдыхаю сумрак пряный,
Родной,
Извечный,
Странный.
И вдруг — мороз по коже:
Неужто я прохожий?!

В глухомани глухариной,
На задворках у мшарин,
Как журавль,
Ногастый, длинный,
Жил мужик,
Не дворянин.

Никогда он не был ловким,
Не скопил рублевки впрок.
Но, однако, сына
Лёвкой
На потеху всем нарек.

С этим именем нездешним
Жил я, весел и здоров:
Рос,
Гонял по водам вешним
Краснолапых гусаков.

И пришло, —
Раскрылось слово
Вещей силой колдовской:
Батя
Именем Толстого
Взбаламутил мне покой.

Хоть не сам себя,
Так сына
Высоко решил взмахнуть:
От сохи да от овина —
На крылатый песни путь!

Я не знаю, может, это
И заставило меня
Путь прокладывать
В поэты,—
Нет же дыма без огня!

Опять меня тревожат журавли,
И, чуя непогодье, ноют раны.
Опять не спится:
Вижу, как мы шли
Сквозь полымя и стужу,
Партизаны.

Молчал сторожко дьявольский простор,
Погибель и спасение сулящий.
Октябрь костры червонные простер.
А жизнь, что день, милей,
А клюква слаще…

Измаянных,
Израненных в бою,
Чуть сплоховал —
Болото хоронило!
Над нами журавли в косом строю,
Срезая ветры, торопились к Нилу.
Внимал их крику неоглядный мох
И набухал туманом и тоскою.
Я слушал их
И к лютой боли глох,
Сжимал ей горло слабнущей рукою.

Который день тянулись прямиком,
Под стать тревожной и печальной птице.
Тебя, болото,
Будто отчий дом,
Мы покидали
С клятвой возвратиться.

Не только мох осилили,—
Прошли
Пути иные — этих не короче.
Знать, потому о прошлом журавли
Опять трубят —
И сердце кровоточит!

С плеч избитых,
С израненных спин
Дула черных зрачков
Не сводили.
В ельник частый
За дальний овин
На расстрел партизан уводили.

Над землей
Кровоточил восход,
Стыл над гумнами месяц глазастый.
Два мальчишки
В последний поход
Отправлялись по хрусткому насту.

Шли раздетые,
Шли босиком,
След багровый в снегу оставляли.
Их в деревне за каждым окном
Наши матери благословляли.

Сколько пролили женщины слез,
Пряча скорбные очи в косынки…
А у них
Даже в жгучий мороз
В потемневших глазах
Ни слезинки!

Воевал четвертый год,
Свыкся,
Битва — как работа,
Только сердце жгла забота
Неуемней всех невзгод.
Сквозь огонь вела солдата
День и ночь —
Вперед, вперед,
В ту страну, что виновата
В бедах русского бойца
До кровинки!
До конца!

Но пришел далекий срок —
Долгожданная расплата:
На чужой шагнул порог
С наведенным автоматом.
Фриценята у стены
Жмутся в кучу, как зверята,—
Дети горя и войны…

В окна ластится закат,
Догорает день на склонах…
А в груди —
Набат, набат!
А в глазах — огней зеленых…
«Дочка!
Доченька Алена!..

Вот он,
Вот отмщенья час —
Полоснуть из автомата!..» —
Воин зло сощурил глаз:
— Что, спужалися, ребята? —
И, скривив в усмешке рот,
Из мешка достал краюху:
— Ничего, бери, народ.
Ни пера вам и ни пуха!
Эх!..—
И вышел из ворот.

Бывает, пооблепит лень
Тягучей паутиною…
Тогда — как совесть —
Давний день
Встает с тропой лосиною,
С медвежьей Васькиной спиной —
И я за ней,
Как за стеной…

Ты мог послать на мост меня —
На страшное и вечное.
И все же сам
В разгар огня
Ушел тропой приречною.
Ушел,
Чтоб я остался жить:
Довоевать и долюбить…

С тех пор,
Василий, побратим,
В тяжелый час
И светлый миг
Всё помню тяжкие пути,
Что наперво душой постиг,
И твой последний,
Главный бой, —
Он стал мне клятвой
И судьбой,
Стал радостью и маетой!

Тот бой несу,
Что крест литой,
Как взрыв,
В душе упрятанный,—
Кровавый,
Незапятнанный!