Лев Маляков - Сберегите цветы полевые

Кардиология.
Просторная палата.
Костлявый кто-то спрятался в углу.
Так вот она —
  за все,
За все расплата…
Вдыхаю воздух —
  вязкую смолу.

И потолок,
  как палуба, покатый,
От лампочки —
  зеленые круги.
А мысли заблудились вне палаты —
Друзья оставлены,
Не прощены враги…

А тот костлявый, в белом,
  шевелится,
То позовет,
То сам идет ко мне.
Хочу кричать:
«Не уходи, сестрица!» —
Но крика нет —
  не по моей вине.

Не по моей вине опять не спится,
И кажется:
Я здесь давным-давно…
Мне лишь бы в этом мире зацепиться
Хоть взглядом за рассветное окно.

Диагноз, как выстрел, точен.
Спускаюсь по виражу,
Тихонько на обочину
Из жизни ухожу.

И вовсе затих,
Подумав
О бренности бытия.
Покликать бы односумов:
«Прощайте, мои друзья!
Не поминайте лихом!»
Поглубже вдохнул глоток
И по-матросски, тихо,
Пошел на последний виток.

И встретился вдруг глазами —
Какие глядели глаза!
Коснулась лица руками —
Меня щекотнула слеза.

Слеза!..
Да не я ли матросом
Разгуливал по волнам!
Мне вскинуться альбатросом
И пасть бы к ее ногам!

Я простынь тяжелую скомкал,
Подался чуть-чуть вперед…
Спасибо тебе,
  Незнакомка,
Матросы — надежный народ.

Что значит «Т-зубец» в кардиограмме,
Узнал я, на свою беду.
Я накрепко прикован к панораме:
Лежу, как в тягостном бреду.

Торчат тоскливо трубы кочегарок,
Ленивый дым над крышами курят,
А в небе мутном
  солнышка огарок
Чуть теплится
  который день подряд.

И если приподняться на постели,
Увижу Троицкий собор.
Кресты над куполами
Еле-еле
В тумане различает взор.

Готов отдать я
  сердце на поруки.
Велю себе:
  а ну-ка помолись!
Авось всевышний снизойдет,
За муки
Безбожнику подарит жизнь.

Прислушаюсь к себе.
Но не услышу
Я благости в душе своей.
И не спаситель крыльями колышет —
Поземку гонит суховей.

Январский день —
  короток и печален —
Опять у моего окна.
И верой в жизнь
  я до смерти отравлен.
Откуда все-таки она?

Спасибо, батя, за науку,
Хотя она и тяжела.
Но, положа на сердце руку,
Она вперед меня вела.

В ней суть отчаянно-хмельная,
Хвати —
И по морю пешком.
Из века в век она, шальная,
В миру ходила с посошком.

Гонимая,
И все ж колюча, —
Она и в рубище красна.
Ходила, дьявольски живуча,
И улыбалась, как весна.

Как на дрожжах, на ней вскипали
Бунты по русским городам,
Ее ломали и пытали…
Ее в обиду я не дам.

Я называю белым белое,
А черным черное зову…
Пробито сердце неумелое —
Я навзничь падаю в траву.

И все же вскидываю руку —
Как будто в ней
Заряд свинца…
Спасибо, батя, за науку,
Я верю правде до конца.

Невзгодами с лихвой богаты,
Живем,
Нещадно жизнь кляня…
Наваливались дни-накаты
Как будто бревна на меня.

И вот пришлось:
Лежу придавлен
Больничной простыней-плитой.
Но каждой клеточкой направлен,
Стремлюсь
  отнюдь не в мир иной.

Беда,
Натешившись досыта,
Быть может, стряпает кутью…
А вот душа моя открыта,
Цветет навстречу бытию.

И тянет губы, как теленок
(От счастья сам я замычал).
Не плакал я, считай, с пеленок,
А тут, брат,
  чуть не подкачал.

Гляжу под чуткие ресницы
В глаза с веселой синевой:
И верю —
Ласковей сестрицы
Не знал я в жизни никого.

Теперь бы давние напасти,
Бывалой силы добрый хмель!
Я понял, что такое счастье,
Познав больничную постель.

Я даже не подозревал,
Что он живет на свете.
В больнице сроду не бывал,
Но вот везут в «карете».

Теперь лежу. Освобожден
От дома и от службы.
Владеет мною полусон,
А может —
  что похуже.

И надо мною человек,
С глазами следопыта,
Глядит из-под тяжелых век —
Тревожно и открыто.