Борис Закович: Дождь идет над Сеной

Соблазны льда растут, как опыт дней,
Который ночью явственен в молчаньи.
И что нам рай, когда душе вольней
Найти покой в двенадцатом звучаньи.

Мы верим тьме, что в ней — начало света,
Мы любим свет, где есть начало тьмы.
Но что есть свет и что есть сумрак, мы
Не обретем у времени ответа.

Быть может, свет и сумрак есть одно
Нам зримого невидимое дно?..
Ответа нет… Покуда длится время,
Нам чуждо духов огненное племя.

Зима, зима… Рождественские дни.
Уж скоро мы сподобимся, надеюсь,
Отпраздновать с друзьями иль одни,
Под восковыми звездами, рассеясь,
И позабыв о скучном, о дневном,
Мы в эту ночь о чем-то (о родном,
Но издавна потерянном) услышим,
В потрескиваньи елочных огней,
В молчаньи снега, спящего на крышах,
В словах гитары…
Но в который раз
Мы слышим этот елочный рассказ?

В часы дороги, суеверно
Приметам веря путевым,
Ночным гудкам, луне, неверно
Белея, мчавшейся сквозь дым,

Я думал, меря расстоянья,
И дни их опытом пустым,
Что нет наград в краю изгнанья
Слезам, бесцельно пролитым.

Что счастья нет… Ночная дума
Была правдивою: за днем
Приходит день; вся жизнь угрюмо
Летит, как тучи за окном.

Я лишь того, в ночном гаданьи
Колесной песни путевой
Узнать не смог, что здесь в изгнаньи
Я встречусь, милая, с тобой,

Что буду ждать тебя, как прежде
Я ждал другую в час ночной,
И вновь узнаю плод надежды, —

— Прощанья шепот ледяной.

Мы шли домой, но вдруг сообразили,
Что забрели как будто не туда…
Места вокруг страшны и чужды были,
А древний путь потерян навсегда.

Но брат сказал, и я жене доверил
Ночной рассказ покойного отца
(Отца, который все пути измерил),
Что в недрах тьмы есть радость без конца.

«Поверь мне, брат! поверь, жена!» — «Поверим!» —
Сказали трое голосом одним.
И вот с тех пор мы бродим, плачем, верим,
Зовем друг друга и пространства мерим,
Ища наш дом под небом ледяным.

Весь день, всю ночь в палате слышен плач,
Весь день, всю ночь в палате бродит врач.
Усатый врач в палате бродит глухо,
И громкий плач летит в глухое ухо.

Усатый врач не может врачевать:
У старика — резиновые руки.
Здесь можно только маяться и звать,
Ночному ветру возвращая звуки.

Ночному ветру возвращая звук
Бессвязных слов, на эту ночь похожий,
Врача иного ожидая стук
В ту дверь, куда мы все уходим лежа.

Пахло кошатиной, скукой.
Слышался дождь… Иногда
В кране по-птичьи, но с мукой
Тихо ворчала вода.

Брезжило утро… По-вдовьи
Выли заводы во мгле.
Сон покидал изголовье,
Будто жалел обо мне.

Я шарил долго, скучно, деловито,
И наконец, за шкапом, у стены.
Нашел огрызок хлеба, там забытый
С какой-то осени или весны.

Покрытый пылью и уже зеленый
Он был тогда мой ужин и обед,
Одновременно сладкий и соленый
От соли той, которой в лавках нет.

Я этот хлеб не разделил с тобою:
Я жил один и тщетно ждал письма.
Поев, я лег, чтоб слушать перебои
Того, что сердцем ты зовешь сама.

Для детищ нашей матери — Цереры
Все вечное о земном отражено —
И звездных пастбищ зыбкие размеры,
И Стикс, где нам забвенье суждено.

И прав любовник, смертному лишь верный,
Когда лишь смерть в нас будит сердца жар,
Органа звук и ямба голос мерный
И звезд осенних траурный пожар.

Не выше ль звезд, кто тщится в жизни дикой
Земную боль надеждой укротить?
Не он ли сможет душу Эвридики
Из темного Эреба возвратить?