Мирослав Валек: Прикосновения

Все это выдумки, заявил шофер.
Заметив этого рыжего, я сигналил, как сумасшедший,
но он и не вздумал обернуться.
Вот и все.

Кто бы подумал,
красивый парень
и глухой, словно полено.

Да, это лето. Слепцы в Багони
приподнимаются над проволочной колючкой,
чтобы разглядеть поезда, длинные и тонкие, как свист,
полют грядки и кашляют.
У Цифера, раскинув руки,
загорает девушка, буровые вышки
ползут к железной дороге,
всеобщее согласие, все думают одно и то же.

По календарю —15 августа, марьин день, 4 часа пополудни,
солнце — словно в пиве, гроза на подходе.
Парк переполнен густой зеленью,
а тебя нет.
Я всегда говорил тебе:
приходи, покуда бьют барабаны,
точно в полдень,
когда ласточки раздают автографы в воздухе,
а вещи молчат, приходи кипящая гневом,
приходи печальная и готовая рассмеяться.

Опять будут лица в окнах, все будет в порядке,
опять все встанет на свое место,
проведем вечер у вас в саду,
я щелкну пальцами — и абрикосы вспыхнут,
их желтые огни изогнутся над нами.

И тогда трава была синяя а студеная, как родниковая вода,
а дождь свисал из тучи, словно крапчатый галстук,
а молния, начавшись в небе, оканчивалась нашим поцелуем.

Ввиду того что гроза затянулась
и слишком громко гремела по жести грома,
ты сказала, что тебя будут искать…

Во тьме я увидел тебя, летящую над двором.
В ту ночь сместилась земная ось,
возникли все звезды, вселенная,
дрожащая, как овечка,
искала свой собственный центр.

Назавтра, после сотворения мира, играло радио,
ходили по комнатам,
ходили, говорили,
ломали хлеб,
звякали ложками,
звякали,
но твои крылья, легкие, прозрачные,
не замечал никто.

Мы тебя хвалили — слепота взрослых,
нам было хорошо,
и произошло то, что произошло.
Пятнадцать лет спустя, в такую же субботу,
некий Авель — в очереди за билетами на футбол —
сказал мне,
что мы давно проиграли,
что никаких крыльев у нас нету —
и это очень печально.

Итак, я дома, держусь за землю,
земля вращается вместе со мною,
моя земля,
плоскость обыкновенных людей,
рабочих с «Металлоэмали» и атомной электростанции,
шесть дней в неделю замещающих бога
на строительстве мира, которое так безбожно отстало,
потому что все святые,
отвечавшие за порядок, брали взятки —
и божьи мельницы, мололи только для бар.
Я дома. Глаза полны землею, руки полны руками, я врастаю в себя.
Лето — в воздухе. Лето на каждом шагу.
Лето — желтое, как оса, постоянно кружится над нами.

За кровавой чертой горизонта,
в божьих садах,
где, как утверждают богословы, должен быть рай,
дьяволы шипят от гнева, взрываются гранаты,
и ангелы в противогазах,
с горящими мечами замыкают круги своя, —
там записаны судьбы людские.
Но с тех пор как мы узнали,
что материя — лишь форма энергии,
нам легче простирать свои крылья.
Во времени и в пространстве
мы передвигаемся одинаково свободно.
Мы знаем, что рай у нас, на земле.
Мы завещаем вам,
сладкие, предчувствуемые, зарождающиеся из нашей крови:
думайте о нас.
Мы — ваша судьба,
точно так же, как вы — судьба тех,
кто после вас
перешагнет пограничную черту жизни.

Хлеба желтеют.
Солома для шляп дозревает прекрасно.
День словно создан расцвечивать глушь.
Сонные дятлы выстукивают согласно
о спасении душ.

В белесом воздухе
утопает лес,
у влюбленных в лесу
бледные лица…
Солнце с уксусом — это питье,
еда — кислица…
Годы считают по пальцам, радуются:
долгое будет житье.

Лес голубой. Но тучи слетелись к нему,
но молнии вспыхнули, но земля загудела.
И сосны ударились лбами,
укрываясь во тьму,
и армия леса
от ужаса вдруг поредела.

А я бы тебе летних гроз скупил,
чтоб молния кроткая
средь них бродила.
Может, на хлеб бы я не скопил,
на солнца кусок
у меня б хватило.

Все тебя любят.
Всех ты, радуя,
одариваешь с руки…

Когда ты смеешься — восходит радуга,
куда ты ступишь — бьют родники.
Для шляп
солома прекрасно зреет.
Колышутся желтые волны.
А я
с непокрытой хожу головой, муками полной.