Джоанна Кингсли: Любовные прикосновения

Прага, весна 1953 года

Говорили, что это город, в котором колесница истории не задерживается надолго. Конечно, это не означает, что люди не знали радости, не переживали трагедий, не находили свою любовь… и не теряли ее. Нацисты пришли и ушли. Теперь здесь русские – освободители. Правда некоторые, самые отважные, уже осмеливаются говорить шепотом, что «спасители» не многим лучше тех зверей, место которых они заняли. Но миновали уже века с тех пор, как Прага сделалась перекрестком Европы, где происходили великие события и творилась история.

Безжалостное время пощадило красоту дивного града. «Злата Прага» – так называл ее народ, «город сотни шпилей», где покрытые медью купола кафедральных соборов возвышались над черепичными крышами хорошо сохранившихся домов, где узкие улочки, вымощенные истертым булыжником, извивались мимо старых пивных, мимо древних гетто, обезлюдевших во время нацистской оккупации, мимо театра, где двести лет назад впервые исполняли «Дон Джованни» Моцарта.

Однако в то утро влажная пелена, необычная для апреля, окутала Прагу. Клочья тумана, как таинственные флаги, кружились вокруг многочисленных шпилей и парили над Влтавой, словно армада кораблей-призраков, плывущих через центр города.

На окраине Праги, в лазарете тюрьмы «Рузине» стоял пронизывающий холод. Несмотря на это Катарина Де Вари лежала вся в поту на жестком деревянном столе, а ее поднятые ноги опирались на две наклонные доски. Завитки белокурых волос, когда-то блестящих, как золото в сокровищнице церкви святого Вацлава, потускнели после семи месяцев плохого питания и тюремного мрака. Вот уже много часов она то погружалась в бессознательное состояние, то снова приходила в себя. В настоящий момент Катарина очнулась. Мысли прояснились, но из-за этого ужас ее положения становился еще более невыносимым. Один из самых светлых моментов в жизни любой женщины будет вспоминаться с горечью, ведь ее ребенку предстоит родиться в тюрьме.

Снова острая боль пронзила тело и заставила Катарину приподняться. Молодая медсестра, сидевшая возле нее, положила ладонь на ее руку, ласково уговаривая снова лечь на стол.

– Не сопротивляйся этому, Кат… Дай возможность ребенку появиться на свет!

Медсестра назвала ее знакомым именем, которое когда-то было хорошо известно жителям Праги.

– И в самом деле!

Эти слова неожиданно и грубо произнес мужчина, сидевший у окна на единственном в палате стуле. Он по-прежнему был в черном драповом пальто и в каракулевой шапке, которые яснее любого удостоверения свидетельствовали о том, что он член партии высокого ранга и правительственный чиновник.

Поднявшись со стула, он взглянул на часы и нахмурился.

– Сколько это еще будет продолжаться?

В его голосе послышалось обвинение, будто пациентка намеренно не желала разрешиться от бремени. Партийный функционер был высокий и худой, хотя просторное пальто из толстой ткани делало его фигуру более внушительной. Подбородок окаймляла аккуратно подстриженная бородка, которая подчеркивала некоторое сходство ее владельца с Великим Человеком – Владимиром Ильичом Лениным. Подойдя к столу, он уставился на роженицу напряженными темными глазами.

Словно в знак протеста, не желая, чтобы он смотрел на нее, Катарина Де Вари издала стон. Но она не видела его. Ее глаза снова закрылись, и женщина впала в полубессознательное состояние.

Мужчина повернулся к доктору.

– Когда я приехал сюда, вы сказали, что она рожает уже десять часов!

– Это ее первые роды. Обычно они длятся долго, – ответил доктор, такой же заключенный, как и его пациентка.

Он заколебался, а потом прибавил:

– А кроме того, она не очень-то помогает нам. Она сдерживает роды.

Чиновник насмешливо фыркнул.

– Вот как? Даже здесь эта женщина ведет себя как смутьянка!

– А вы полагаете, что кому-то может понравиться рожать в таком месте, как это, пан Павлецки?

Доктор знал, что ступает по тонкому льду, употребляя старое буржуазное обращение «пан» вместо обязательного теперь «товарищ». Но что еще они могли с ним сделать? Он отбывал свой пятнадцатилетний срок заключения, который получил по сфабрикованному обвинению в преступной врачебной небрежности. А вся вина его состояла в том, что он, несмотря на свой многолетний опыт и знания, не смог спасти от рака легких обожаемую любовницу партийного лидера. Женщина все-таки умерла, а он угодил в тюрьму.