Евгений Дробышев - Сумерки рая (сборник)

Стихи – взаимное проникновение,
и не с чем глубину его сравнить.
как сводит в животе от наслаждения,
так между душами восторга тянет нить.

Но делают ошибки часто люди,
как руки судорожно ощупью впотьмах,
и видимо, так никогда не будет,
чтоб каждому почувствовать в руках

Живое сердце, этот странный орган,
что больше мучает, хоть радость и дарит,
а из каких противоречий соткан,
и самому себе не объяснит.

Из раздражающих вопросов на таможне,
очередей меж потных (пьяных) лиц,
вопросов – это можно иль не можно
вдруг вырастает южных теней лик

и запах теплый, что ворвался в двери,
смыл за собой неспешный самолетный гул
и сделал так, что сразу я поверил,
во что потом я верить не смогу.

Ведь это Крит – совсем такой, как прежде!
Хоть не бывал там прежде никогда.
Ведь этим южным запахом надежды
проникнешься хоть раз, но навсегда.

И вот немного нетерпения и муки,
чуть-чуть прочемоданной суеты —
и вот уже заботливые руки
снимают тень печали и тоски,

И шелест пальм и ветер придорожный
тебя ведут в огней ночную сень,
где смысл кажется таким глубоким,
но двигаться вдруг почему-то лень

Кто-то спит, стихов не пишет,
кто-то водку ночью пьет,
ну а мы друг друга слышим,
дорог нам наш хоровод.

Ленинград-Петербург, кружева,
Белый с черным над всем – синева,
Серый с желтым, как будто и нет,
Не сказал, где на это ответ.

На открытке – три линии, свет,
Черных веток контрастный ответ.
Синий иней на них или нет?
Это тоже ответ или нет?

Или нет, может, вновь или нет?
Надоел тебе этот ответ?
Надоел этот милый ответ,
Петербург – это да или нет?

Лед, чугун, синева, серый свет,
И опять – это да или нет?
Не сойти бы с ума в этот век,
Ты от века такой и навек.

Люблю я вечерне-ночную пору,
когда уже страсти утихли,
и крики дневные в глухую нору
забились, и съежились вихри.

Лишь тикают часики тихо в ночи,
и тускло от чайника светит,
что собрано за день – за час расточи,
а ночь тишиною ответит.

Ты с ней, с тишиной, говори не спеша,
пока сам себя не услышишь,
ты нежно смотри на нее, чуть дыша,
как будто совсем уж не дышишь.

Я в эти часы ничего не боюсь —
что было, уже отгремело,
а то, куда завтра опять устремлюсь,
в реальность пока не созрело.

За поздним закатом зажжется рассвет,
но то будет завтра, быть может,
обманчивый «да» и спасительный «нет»
еще на немного отложит…

Люблю я создавать, неважно что,
хотя бы только чувствие уюта,
лишь только не играть бы мне в лото,
где в никуда устроена каюта.

Поэтому я покупаю нить —
неважно, сколько стоит, но цветную,
и молотком по пальцам стоит шить
мою лишь ткань, единственно такую.

Дешевые я вещи покупал,
едва лишь только денежки случались,
и красотой обманчивой позвал,
когда правдивая давно кончалась.

И вот я понял – дело не в цене!
Она не может с красотой сравниться!
Простое, сложное – все наравне,
когда уж дней уходит вереница.

Стою я очередь за мишурой —
едой, посудой, простынями,
и счастлив я, пока покой
пребудет над моими днями.

не каждый это может спеть —
кого-то жизнь скрутила в падлу!
Ведь захотеть, но не иметь —
уметь с улыбкой это надо.

Меня ты чай звала попить,
а я уж думал, что не нужен
тебе мой голос и делить
себя не станешь – не разбужен,

или заснул уже тот зов,
что нес тебя ко мне взаимно
глазами оброненных слов,
красноречиво так и оттого наивно.

а оказалось – нет! И чай
предлогом стал твоим случайным,
попыткой как бы так нечаянной
признаться как бы невзначай.

О радость! Больше и не надо!
Так, значит, ты была моей,
когда я видел лишь преграды
вокруг стыдливости твоей.

Чего тогда я опасался?
Откладывая на потом,
мечты лишь пальчиком касался,
слов не найдя немевшим ртом…