Лежал бы не шелохнулся, к земле родимой льня.
Подруги за деревьями искали бы меня.
Любимые подруженьки, ау, ау, ау! —
Вы слышите, откуда вас зову, зову, зову!
Не в травах я запутался, не на землю прилег —
Ступил я за протоптанный, невольничий порог.
Не лес стеною пестрою идет ко мне, маня,
А стены склепа темного стоят вокруг меня.
Не эхо голос звонкий мой уносит, отдает,
А гул могилы каменной гудит, в ответ поет.
Не травы стеблем ласковым к щекам горячим льнут,
А доски пола желтого мхи-волосы метут.
Одна рубаха белая, брусничное пятно,
Не красным, а лиловеньким глядит теперь оно.
22 августа 1907
Желтенькая ленточка, повязочка моя,
Что ты так ласкаешься, касаяся меня?
Или я запамятовал, кто тебя сшивал,
Кто тебя на волосы мне летось одевал?
Кто мне кудри русые расчесывал, жалел,
Кто мне меж волосьями в глаза мои глядел?
Как они смеялися, подглядывал, смеясь,
На губы веселые ресницами косясь?
Помню, помню, ленточка, все помню навсегда,
Только ведь для памяти пожаловал сюда.
Рано утро ясное проглянет за окном,
Я уж под решеткою стою с тобой вдвоем.
Гребнем поломавшимся чешу себя, деру,
Волны к волнам волосы никак не подберу.
Руки да за голову, а ленточку к кудрям,
Весь-то отдан утренним, пронзающим лучам.
И уж тут не знаю я, молюсь иль не молюсь,
Рад тюрьме иль пламенно из ней на волю рвусь.
Только знаю: ленточка, повязочка моя
Светится, колышется на кудрях у меня.
22 августа 1907
Целый день мне слышатся эти голоса.
Стены ль это плачутся, поют ли небеса?
То бросают скалами низкие басы,
Будто строят храмину божеской красы.
То, как дети ясные, звонки и чисты,
Держат сердце в трепете сладостной мечты.
Чутким ухом слушаю, думаю понять,
Но неуловимые стихнули опять.
И опять возникнули — там ли, в высоте,
Или тут, за стенками, те же и не те?
Силой сердце полнится, видно, лучше там,
Где мои родимые вверились слезам.
Мать ли понадеялась сына увидать,
Сестры ль сны увидели, божью благодать?
Или ты, любимая, чуешь, что с тобой
Связан нерушимо я верною судьбой?
Ведать я не ведаю божьи чудеса.
Только слышу: вольные это голоса.
Только знаю, радостно слышать их теперь,
Сердце укрепляющих: жди, надейся, верь.
21 августа 1907
Вот и пятый день подходит,
И пройдет, уйдет, как все.
Видно, поровну отводит
Время горю и красе.
Красоты я знал немало
И все больше ждал да ждал.
Горя будто не бывало —
Только слух о нем слыхал.
Вот и выпало на долю
Выпить горькое вино,
Посмотреть на синю волю
Сквозь железное окно.
И смотрю: она все та же.
Да уж я — то не такой!
Но меня ли силе вражьей
Надо сжать своей рукой?
Пусть одни уста остынут,
Эти очи отцветут,
А вот те повязки скинут,
А вот эти оживут.
Камень сверху оторвался —
Убыль верху, прибыль там,
Где раскат его раздался
По долинам и горам.
Сизый облак наклонился,
Сила вылилась дождем —
Свод пустынный прояснился,
А хлеба поют: взойдем!
Так и все на этом свете,
И на всяком свете так:
Иссякают силы эти —
Восхожденью новых — знак.
Мы же, маленькие звенья,
Сохраняем череду:
«Ты прошел, сосед?» — «Прощенье!»
— «Ты идешь, сосед?» — «Иду!»
24 августа 1907
Вам, птицы поднебесные,
Насыпал я пшена
За те пруты железные
Тюремного окна.
Слетелись, сердце радуя,
Клюют скорей, спешат,
Не вижу только ладу я:
Крылами бьют набат.
Торопятся, стараются
Друг друга оттеснить,
И сердятся, и маются,
Чтоб больше захватить.
Покойны будьте, голуби!
Обильно сыплю я.
Насытитесь тут дóлюба
Вся вольная семья.
Когда же все насытитесь,
Умчитесь в эту синь,
Рассеетесь, рассыпетесь
Средь голубых пустынь.
Читать дальше