Виктор Широков - Иглы Мглы

Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея...

Я прожил эту жизнь не так, как я хотел;

пусть к дочери судьба окажется добрее.

Уходит день и час; и не остановить

мгновенья; и нельзя надеяться на случай.

Сердца соединить едва ли сможет нить

взаимности простой, когда ты невезучий.

К тому ж узка стезя; я пробовал, друзья,

пролезть бочком в ушко, да только застреваю.

Кто муж, а не дитя, тот знает, что нельзя

раздваиваясь жить, любовь в себе скрывая.

Двойное бытие прекрасно на словах.

Как радуга зимой слепит двойное зренье.

Но бедная любовь тотчас потерпит крах,

не выдержав тоски двойного притяженья.

Я локон отверну, как кокон разверну;

знакомое лицо, как бабочка, взовьется...

Я верю, что еще успею и верну

на крылышки пыльцу с волшебной позолотцей...

21.01.87

АРТЕФАКТ

Незабываемы практические занятия по анатомии:

все мы, первокурсники, что-то препарировали,

тщательно выделяя каждый нерв,

каждый сосудик,

каждое мышечное волоконце.

И вдруг резкий голос педагога

(чуть ли не Бога)

возвещал: "Артефакт" (т. е. игра природы,

ошибка природы; то, чего быть не должно,

но изредка случается).

Поэзия - артефакт реальности,

зыбкая игра воображения,

и все-таки она существует, поэзия!

21.10.86

* * *

Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том,

что повторялось тысячекратно:

человек потерян в себе самом

безвозвратно.

Но ведь можно построить себя, как дом,

если нравственно ты не калека...

Человек потерян в себе самом,

важно найти в себе человека.

21.10.86

В ПРЕДДВЕРИИ ГРЯДУЩЕГО

Памяти Бориса Пастернака

Когда над городом свечение

не остывающей зари,

я властно чувствую влечение

судьбы, верчение земли.

Когда подобие кокошника

венчает сизый горизонт,

во мне поет азарт художника,

мольберт вонзившего в газон.

Завороженный силой сущего,

пусть не мессия, не пророк;

он весь в преддверии грядущего,

на перепутье всех дорог.

И как не вспомнить имя гения,

что силой лирики своей

восстал над мрачною геенною

разбушевавшихся страстей.

Моя банальная фантазия

представить даже не могла,

как азиатчины оказия

вдруг закусила удила.

Его щемящие метафоры,

его сердечная тоска

вдруг власть имущим не потрафили,

чтоб затравить наверняка.

И то, что нынче в биографии

займет едва ль один абзац,

сложилось в годы, что ограбили

чинуши, спецы по эрзац...

Эрзац-кино, эрзац-поэзии,

эрзац-культуры, наконец;

ведь кажется всего полезнее

нередко не творец, а спец.

Я вырос в годы безвременщины

и, может, лишь его стихи

меня спасли от обыденщины

и от словесной шелухи.

Я нынче горд, что связан юностью

и с Вишерой, и с Чусовой;

что также с клеветы осунулся

по воле стрелки часовой.

И с той же выправкой торжественной

готов стоять хоть день-деньской

пред самой неказистой женщиной,

мелькнувшей в сваре городской.

Иным стихи лишь развлечение,

приправа, соусу сродни;

а мне - влечение, свечение,

дням оправдание они.

И чем случайней совпадения,

тем непреложней связь судеб;

и я вхожу в его владения,

не ведая, что грех нелеп.

Пусть доброхоты чтут приличия

и упиваются тайком;

а мне мое косноязычие

дороже даже под хмельком

воображения всеобщности

нерукотворного пути;

а наши мелкие оплошности,

как опечатки, опусти.

Жаль, что елея благолепием

жжет юбилея ритуал;

вот-вот еще одно столетие

обрушится на тротуар.

Столетье - тоже род экзамена,

явленье истины на свет;

он должен быть прочитан заново,

вероучитель, мой поэт.

7.10.86

МЕТАМОРФОЗЫ

Дирижеру Джансугу Кахидзе

Рояль, откинув черное крыло, присела, далеко не отлетая. Уродице трехлапой повезло; ее пригрела человечья стая. Летучая чудовищная мышь, в провинции ты реешь и в столице; то жмешься к полу, то впотьмах летишь многопудовой птеродактилицей. Наездник твой, кудесник, что комар, так тонок на корриде в черном фраке; твой писк, твой крик наивен, как кошмар бегущего по лесу в полном мраке. О, как суставы по ночам скрипят, отпотевая грузной древесиной! Клавиатуры вытянутый ряд зубопротезен, хоть оскал крысиный. Надежен панцирь щитомордовой шкатулки, музыкальной черепахи, когда лежишь, повернута порой вверх брюхом, вся - во прахе и - на плахе... Но если твой наездник, твой факир вдруг извлечет нам Брамса или Листа; рояль, ты - сразу прелесть, ты - кумир; в мгновенье это все мы - роялисты. Так не стесняйся, яростней топырь свои копыта оркестрантам в лица; пусть дирижер вспорхнет, как нетопырь; он - твой сообщник, человеко-птица. Рояль, всегда с тобою рядом жаль бесхвостого котенка пианино; ни веса, ни осанки, лишь эмаль зубов двуцветна да оскал крысиный. О, если бы сыскался крысолов, что всех бы вас сорвал из обиталищ и заманил игрой волшебной в ров, я был бы среди вас, как ваш товарищ. Как вы, малоподвижен и тяжел; на уверенья, как и вы, доверчив; и так же мне опасен произвол красивых женщин, если в сердце вечер... Рояль, лети как глянцевитый жук или ползи как Божия коровка; мне больше заниматься недосуг сравненьями и вообще неловко. Шумит оркестр: гудит виолончель; как чайки, перепархивают скрипки; а ты - в углу; вертится карусель и без твоей праящерской улыбки. Тебя забыл заезжий дирижер; наездник твой в гастрольной лотерее; рояль, рояль, без струн, как без рессор, скакать накладнее и тяжелее. Втяни же в брюхо куцее шасси и вырули на летную дорожку... О, как еще летают на Руси чудовища в прозрении сторожком!