Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Помнится, полсотни лет тому
Жили впрок и чешую пороли,
Лаково таращились во тьму,
Примеряли лакомые роли.
Век своё незримое ковал,
Свирепея с каждым пируэтом.
Кто не понял, цвёл и ликовал,
Кто не внял, прикинулся поэтом.
Ах, когда бы в плюшевой тиши,
Да ружьё б на стенке в первом акте,
Нежное невежество души
Не оборвалось бы на затакте.
То ли дело на манер дождя
С типовых осин сбивать орехи,
Время и пространство разведя,
Млеть в образовавшейся прорехе.
Худо ли воскликнуть voilà,
Заносясь ногою над пределом.
Но не вышло, дрогнула земля,
И предел пропал промежду делом.
Орган, генерирующий прыть,
Сделался намеренно нерезким,
Почесуха «быть или не быть»
Подзачахла, потому как не с кем.
Вот и остаётся ждать гонца,
Горестным давясь воображеньем,
С общим выражением лица
И таким понятным предложеньем.

Чужая глупость – как она привычна,
Неуязвима, самоадекватна,
Отвязчива, наивна, бескорыстна,
Ожиданна, а главное – чужая:
Послушал, срикошетил – и забыл.
Я ненавижу собственную глупость,
Ликующую, праздную, шальную,
Венчающую трепет и развязность,
Умеющую выглядеть нарядной,
Слепое безрассудство до бесстыдства
Расчисленного тонко доводя;
А главное, она всегда с тобой,
Что твой сурок. И Бог проблематичен,
И смерти нет, как сказано у Блока
В одном из ненаписанных стихов.

В непокрытое темя
Солнце врыло, вмозжило мохнатые жальца.
Здесь Восток, здесь умеют и любят накручивать время
На незримые стержни, как пейсы на тулово пальца.

В небесах ни соринки,
Состояния дня и души сообразны.
Здесь Восток, здесь барыги так яро базарят на рынке,
Что нет воли не въехать в развязные эти соблазны.

Никакого респекта.
Ни в девице, ни в раве, ни даже в солдате.
Здесь Восток, здесь Израиль мотает и мнёт молчаливого некто,
Получая в удел хромоту, как залог благодати.

Не в балладах, так в одах
Растворяя восторг опьянения пеной,
Замечаешь, мозги полоща в этих крапчатых водах,
Как внезапно становится мысль о себе постепенной.

Средиземноморская
Равнодушная ритмика. Род метронома.
Пульс вогнать в резонанс и сидеть, бесконечность лаская,
Имитируя бойкий процесс разложенья бинома.

Соловею по фену,
Предаюсь безмятежно короткому зною,
И мерещится мне, что вошёл, как кирпич, в эту древнюю стену,
И двенадцать колен несгибаемых намертво встали за мною.

Человек с опущенной главой
В Книге Судеб, съёмщик угловой,
Публику дразнил и власти гневил
Кропотливым смакованьем плевел.

То он, приукрасив реквизит,
Нанёсет Предвечному визит,
То, как блудный сын среди пустыни,
Ищет окаянной благостыни.

То, от непотребства криворот,
Сотворит на деву приворот,
А когда она почти готова,
Он ей лепит «Азбуку» Толстого.

То не то откупорит, и с ним
Кровь сгустим и слёзы опресним,
А потом, торча на подзарядке,
«Всё пучком, – услышим, – всё в порядке».

По карнизам шастает босой,
Заедает рыбу колбасой,
Кажет в состоянии запала
Средний перст с плеча кому попало.

В Книге Судеб всякое плетут,
Могут быть и прочерки. И тут
Сколь ни тщись, а всё труха да скука.
Так оно и вышло. В том и штука.

Двое любили одну.
Но первый пошёл ко дну,
А второй не узнал об этом,
Поскольку был занят своим:
В упор страстями слоим,
Он хрен запивал шербетом.

Двое увязли в одной,
В такой невпопад родной,
Что душу свело обоим.
И первый, а не второй,
Свистел сквозь предмет с дырой,
Но не был предмет гобоем.

Двоих заплела одна.
Туманна, тиха, бледна,
Студила верней кадила.
В известный влетев проём,
Все выиграли втроём,
Но дружба не победила.

Прощайте, милые химеры,
Реликты завтрашнего дня,
Ни полумеры, ни примеры
Не переквасили меня.

Не вздул искомого огня,
Не сымитировал карьеры,
Влетевши сослепу в Гомеры,
Загнал пернатого коня…

Довольно потакать циррозу,
Лелеять в зеркале Ломброзу
И шастать по чужим садам.
Всерьёз поверивший курьёзу,
Я принял дозу, выбрал позу…
До несвидания, мадам.