Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Однажды на заре образованья
Всего, чем нынче пеленаем души,
Ребята из пифагорейской школы,
Суровые аттические парни,
Спросили у мудрейшего: «Учитель,
Ты всё постиг, всему назначил цену,
Расчислил вечность, ввёл соотношенье
Добра и зла, терпения и страсти,
Ты сделал геометрию свободной
От суетной натуги землемера,
Так отомкни своим ученикам
Затёкшие неразуменьем вежды,
Сориентируй нас и наконец
Определи, как поступать с бобами.
То ты твердишь, что дух от них тяжёлый
В утробе развивается, мешая
Образоваться истинному духу
Божественного миропостиженья,
Ещё и прибавляешь, мол, обличьем
Они подобны сокровенным членам,
Что непохвально, да ещё и судьи
Бросают ими жребий, оставляя
Взыскующих вот именно на них же;
То, сказывают, ты их поедаешь
В количествах немеряных, рискуя
Прослыть таким нескромным бобоедом,
Что как-то это даже несовместно…»
«Друзья мои, – ответствовал мудрейший, —
Что пользы в наш уклад переносить
Каноны безусловные науки,
Во всём искать не принцип, так резон.
Бобы, жуки, быки, гекатонхейры —
Всего лишь знаки, символы, предметы
Простого проектированья жизни
На плоскость равнодушного абака.
Здесь налицо смешение понятий,
Извечный дисконтакт первоосновы
И функции, контекста и подтекста,
Сеченья и секущего предмета…»
Но вдруг истошный вопль: «Сиракузяне!»
И значит, надо как-нибудь спасаться,
Но как, когда с боков уже припёрло,
А впереди бобовые угодья,
Густые плети в два и выше метра.
«Вперед, учитель! Нас они спасут!»
Но мэтр застыл. Ну нету сил топтать
То, что никак пока не удаётся
Ни возвести в нормальный абсолют,
Ни вывести из прорвы подсознанья.
Застыл, как перст, упёртый в небеса,
И тут же был настигнут и зарезан,
Как деловито позже нам поведал
Невозмутимый Диоген Лаэрций…
И вот прошли тысячелетья. Вот
Век суперзолотой, сплошной прогресс.
Но те же сны, и так же давит свод
Ненастьем оцинкованных небес.
Проникновенно утоляясь прошлым,
Извечный репетирую урок:
Что ныне мнится призрачным и пошлым,
Имело смысл, и видимость, и прок.
Но иногда, когда невдруг накатит
Слепая тень блистательной судьбы,
Я вспоминаю не квадратный катет,
А сплошь непроходимые бобы.

Один чудак моих примерно лет
По телефону раз примерно в месяц
Наладился читать свои стихи,
Довольно жизнерадостные вирши
Про горечь вечереющих очей,
Про божью персть, про звёздный перезвон,
Про жертвенные судороги Музы,
Про лавры площадного охлопута,
Склоняющего публику к свободе
Намерений, про казусы проказ,
И прочее в немилосердном духе
Воителя пристрелянных небес,
Где он один в своём кондовом праве
Тесать и прясть, лудить и фасовать,
Дабы эфирной взмыть эфемеридой
По телефону раз примерно в месяц
Примерно с той же самой ахинеей.
И эта предсказуемость повтора
И смрадный пафос горного козла
Понудили спросить его однажды:
«Ты можешь объяснить, с какой нужды
Я удостоен регулярной чести
Служить тебе наперсником?» – «Дружище, —
Он отвечал, – мы двое, ты да я,
Покажем этой шушере бездарной,
Кто в здешней филармонии хозяин!
Мы холки им намнём, оттопчем уши,
Загоним их в такие крысобойни,
Куда…» Но я прервал его: «Позволь,
Допустим, я и вправду приобрёл
Избыточной затейливостью слога
Возможность быть опознанным, но ты-то,
Кого ты хочешь перелицемерить
Одической своей белибердой?
А ежели, как сказывал твой братец,
Ты ко всему ещё и православен,
То, право, славно было бы заглохнуть
И не грузить безропотных. Прощай».

Прошло полгода или даже больше,
И вот в каком-то скверном балагане
Я, встретив брата нашего кропалы,
Спросил, превозмогая осторожность:
«А Толик где? Он что-то не звонит». —
«А Толик, так сказать, переселился». —
«Куда?» – «На Серафимовское». – «То есть?» —
«Там странная история: о чём-то
Он догадался или подсказали,
О чём-то, что всерьёз ему мешало,
Ну, скажем, жить. Он перестал писать,
Уставился в неведомое нечто
И никому ни слова, ни намёка;
А через месяц бедного замкнуло…
Да, кстати, мы тут собрались издать
Его стишки отдельною брошюрой —
Напишешь пару строчек? Он к тебе
Почти с благоговеньем относился». —
«Я тоже был к нему неравнодушен». —
«Договорились. Я перезвоню».

Тому лет восемь сотрапезник мой,
Старинный мне товарищ, между прочим,
Заметил после, кажется седьмой:
«Что напророчим, то и опорочим».