Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Вот такая лепота,
Вот такое пробужденье:
Ни посмертно не засеять,
Ни построчно не продать.
Это словно бы суметь
Пострадать за убежденье,
Что страдание не может
Убежденье оправдать.

Вот и глохни, и тряси
Оплешивевшею репой,
Эту музыку распада
Не умеющий постичь,
Окольцованный, как гусь,
Недоумок недолепый,
Разухабисто несущий
Недощипанную дичь.

Вот и лопайся по швам,
Безотчётно потакая
Чьим – не ведая – затеям,
Воспалённый, как чума.
«Отчего же, – скажут, – жизнь,
Неприметная такая,
Вдруг становится причиной
Повреждения ума?»

Эта каверзная связь
Сокровенней пуповины:
Ощущенье восхищенья,
Подогретого бедой.
Это вечные, как стыд,
По себе сороковины
С упоительным рефреном:
«Жаль, что умер молодой».

Растворив кошерное в квасном
И забывшись регулярным сном,
Только это я соприкоснулся
С кем-то важным в чём-то расписном,
Занавес упал, и я проснулся.

Так вот пробудился и лежу,
Как седок низринутый – вожжу,
Волоча поводья сновиденья,
И себя неволею ввожу
В каверзы предутреннего бденья.

Вроде ночь, а в голове светло.
Что за тварь колотится в стекло?
Муза или кто-нибудь попроще?
Прыснуть дэтой, оборвать крыло,
Засушить, и то-то будут мощи,

То-то утешенье дураку
Вставить в набежавшую строку
Эти романтические знаки:
Пульса безмятежное ку-ку,
Веры недокошенные злаки.

Прилетел незримый шестикрыл,
Ласково дыханье перекрыл,
Чтобы стало бедному понятно,
За какой нуждой он воду рыл
И откуда на исподнем пятна.

Отозрел недогрешивший аз,
Ссёкся голос, изморгался глаз,
Что ни свяжет – праздно либо ложно.
Вот и жизнь прошла. В который раз.
Всё равно привыкнуть невозможно.

Всему приходит череда:
Вражде, нужде, обидам.
Спешит за вторником среда,
За стадом индивидум.

За барышом спешит товар,
Молчание за словом,
И честный рисовый отвар
Торопится за пловом.

Всему выходит срок и прок.
Давно ли мой ровесник
Салютовал, узрев порок,
Парил, как буревестник?

Давно ли был он ас перин,
Пленялся дивной ножкой?
А нынче глушит аспирин
И заедает ношпой.

Вот так и мы с тобой, мон шер,
На склоне сели в лужу.
Давно ли шустрый акушер
Нас выволок наружу?

И первый свих, и первый стих,
И вечность в каждой дате,
И долгоногих аистих
Божественные стати.

Давно ли Шуберт на воде
И Моцарт в птичьем гаме?
Вдруг – бац! – и нет тебя нигде,
Уплыл вперёд ногами.

И в наступившей пустоте,
Пустив пузырь из носа,
Тебя списали по статье
Морального износа.

Дремота опутала нас, как лоза,
Свинцом затекла поясница.
Мы спать улеглись и закрыли глаза,
И время нам начало сниться.

И то, как минута тащилась, и то,
Как час извернулся мгновеньем,
В отверзии сна, как в лучах шапито,
Не стало для нас откровеньем.

Мы время ютили в пустых словесах,
Винили в малейшей напасти.
Нам стрелки в ручных, как скотина, часах
Его разрезали на части.

– Вот, – думали мы, – не идея, не вещь,
А нечто, предмет измеренья;
Впилось незаметно, раздулось, как клещ,
Не муча ни слуха, ни зренья,

И всё, и пропало, и нет его, нет.
И лишь иногда, временами
Светает, смеркается, гасится свет…
Но только потом, через тысячу лет,
Поймёшь, как сурово за весь этот бред
Господь посмеялся над нами.

«Ничего не бывает даром-м-морда!» —
прозвучало как бы с небес.
Возможно, из недр, похоже, своих, в общем,
вышло довольно внятно.
Точно не ангел, они молчат, но вроде бы и не бес.
Зажмурил глаза, а там никого, какие-то злые пятна.

Потягивает поверить, хорошо бы узнать, во что.
Между прочим, через неделю будет месяц до двадцать второго.
Некто, возникший словно из шляпы, предлагает сыграть в очко,
Очкастый и тухлый, как рыболов с картины В. Г. Перова.

«Господи, – говорю, – пощади. Хотя бы лет пять скости».
А он себе знай шурует повдоль, персть попирая посохом.
Красота, привычно осклабясь, пытается мир спасти
Доселе неведомым этому миру способом.