Галина Гампер - Чёрный квадрат вороны

Вот желтый лист – вот осени улика,
Теперь уж ей не скрыть своих улик.
И в горле ком, ни шепота, ни крика,
Остаток лета, краткого, как миг.
Спас яблочный – твой первый день рожденья
Не здесь уже, а где-то вовсе там.
Мое ли внутрь нацеленное зренье
Вслепую за тобою по пятам
Меня вело. Быть может, в рай? Едва ли.
Скорее в предвариловку на суд.
А руки здесь всё цветики сажали
И поливали, пусть себе растут.

«Как одинок убитый человек» —
Как будто бы под дых пронзает строчка.
И плачу я, седеющая дочка,
За много лет впервые. Тот же снег
С дождем наполовину, в общем, слякоть,
Как в тот октябрь – по взгорьям, долам, рвам…
Спасибо, Ольга Федоровна, Вам,
Что наконец-то помогли заплакать.
Спасибо… Вдруг как вспышка – ведь бывало,
Прильнув к бабуле плачущей своей,
«Не плачь, не надо», – я твердила ей.
«Поплакать хорошо…» – она шептала.
Мне странно было, я не понимала,
И все отвлечь пыталась поскорей.
Как страшно одинок тот переход,
Когда и стоном не означишь, где ты.
И речка Сож, нащупав волны Леты,
С рук на руки тебя передает.

Всё, что словами не избыть,
Всё, что клокочет и дымится,
Когда спасение – не быть,
Остолбенеть, остановиться.
Шагнуть готовая нога
Застыла, как на фотоснимке,
Смерть не старуха, не карга —
Пацан с губами без кровинки…

Сперва обоняньем, а зреньем потом,
И все же неверие следом.
Под розовым я пробудилась кустом,
И чудо топорщилось бредом.

Кривилось пространство, и пол с потолком
Почти образовывал угол.
Рисунок обоев мне был незнаком,
Пестрел очертаньями пугал.

И мебель свои всё меняла места
В какой-то беззвучной кадрили,
И розами вдруг так пахнуло с куста…
Очнувшись, я вспомнила – жили

Когда-то мы в розовом этом саду,
За ним в подсознанье ныряю,
К кустам припадая, по саду бреду
И кровь на щеке вытираю.

Вперед —
в подзорную трубу,
А в прошлое —
под микроскопом,
Там все так суетно, так скопом,
Лишь мельтешение любвей
в крови моей…
Увяли наших принцев гульфики,
Сносились инфузорий туфельки,
Сносились все, кроме одной…
Моя потеря, мой конвой,
Хрустальной юности дичок,
Любви
непарный башмачок.

Песок под ветром, как снег в пургу,
Дымится, сравни-ка часом.
Пусть каждая дюна на берегу
Станет твоим Парнасом.
Пусть Муз закружится хоровод,
Вздохнет Аполлон на флейте,
А Марсий кожу с себя сорвет
Сам, возопив: «Налейте
Трав знойных, жгучих, как лук порей
Или морская пена. Подружки вакханочки,
Поскорей ведите ко мне Силена».
С чего, откуда бы этот бред
Явился, под корень косит?
Трезва я, как стеклышко на просвет,
А вот ведь куда заносит.

Теория невероятности —
Мой знак, и мне легко под ним.
Что год? Он канет в невозвратности,
Мы лишь осколки сохраним.
Пусть наши лица в них туманятся,
Огни тускнеют не спеша,
Останутся гримасы памяти,
Как росчерки карандаша.

Кружение сердца —
вот танец, доступный и мне.
120 в минуту…
шажка, поворота, удара,
Ну что же, как йоги, станцуем на голом огне,
Уйдем в невесомость веселыми кольцами пара.
Да, лишь невесомость
кружению сердца сродни.
Я в танце,
о чудо, я в самой его сердцевине.
Ты перышко времени
сдуй с меня, милый, стряхни,
И сбросим тела,
что когда-то исполнены в глине.

Из прошлой тьмы
в тьму будущую двери —
Быт сквозняковый,
ветряной уклад.
О, мой собрат
по журавлиной вере,
По радости трагической
собрат!
Бог дал слова
взамен убогим числам,
Взорвав навек
покой достиховой.
Жизнь не сюжетна,
движется не смыслом,
а только
интонацией
живой,
В которой то безумствуешь,
то мреешь,
Лирической отвагой
раскален,
Которой ты владеешь,
так владеешь,
как Змий
от сотворения времен.

Андрей Юродивый —
твой незабвенный тёзка,
Тебя во тьме
его настигнул ген.
Держу свечу,
жгут пальцы капли воска.
Перед иконой
тихо встав с колен,
Я выйду, окунусь
в твой «Звёздный муравейник»
И наизусть
припомню каждый стих.
То правду всем —
юрод,
То сам в себе – келейник,
То вздором обуян, то свят и тих.