Евгений Клюев - Музыка на Титанике (сборник)

Всем осколкам осколок, с пожаром на скулах:
память печи, и сечи, и речи усталых
полководцев, с тоской говорящих солдатам:
мы могли бы остаться в живых, но куда там!..
Мы могли бы остаться в живых, но куда там —
мы разбросаны по безымянным редутам,
чтоб вождям нашим – лживым, богатым, надутым —
безопасно бродить по торжественным датам,
чтобы детям, войною не слишком задетым,
собирать черепки по редутам… да где там,
есть один лишь осколок!
И я им владею,
я владею им и с каждым днём молодею,
и уже я готов умереть за идею —
за какую-нибудь за идею седую.
Но покуда не умер, живу – в ус не дую,
в ус не дую, а только владею, владею
под одною звездою, своею звездою.

Полусогнутая пряжка:
если хочешь, застегни —
хоть навеки, хоть немножко,
если хочешь, застегни
или просто так любуйся,
или об заклад побейся,
эту пряжку заложив:
проиграешь – будешь жив!
Эта маленькая участь
на земле лежала, скрючась:
если хочешь, распрями —
молоточком ли, совочком,
задушевным ли словечком,
если хочешь, распрями.
Нам и всем немного надо:
хватит слова, хватит взгляда,
хватит просто чтоб подули,
пусть и из далёкой дали,
на горячее чело…
даже и, на самом деле,
хватит вовсе ничего!

Крышка от некоей ёмкости —
просто немыслимой ломкости:
взялся покрепче – и нетути!
В общем, при полной ненужности
требует бешеной нежности,
не говоря уж о трепете.
Что ею было завинчено,
знать, без сомненья, заманчиво —
впрочем, не так обязательно.
Ясно, что что-то воздушное,
перистое и нездешнее —
облако, светлое затемно?
Крышка потеряна, пулноте,
облако стёрлось из памяти —
только его мы и видели!
Джинн из сосуда никчёмного,
«Дух Ничего» наречём его,
ищет себе повелителя.

А заглянем хоть под этот под тяжёлый половик:
грошик ломаный, однажды потерявшийся навек
(не навек, мой драгоценный, ничего тут нет навек), —
грошик ломаный найдётся,
разумеется, найдётся
не волнуйтесь, имярек.
Думал, потерял – и ладно, думал, век давно истёк,
а смотри-ка – появился развесёлый антиквар,
ходит песенку мурлычет развесёлый антиквар:
грошик ломаный найдётся,
разумеется, найдётся
не волнуйтесь, имярек.
И печатают в газете объявленье в пару строк:
«Грошик ломаный утерян, до обеда позвонить» —
и спешат все телефоны до обеда позвонить:
грошик ломаный найдётся,
разумеется, найдётся,
не волнуйтесь, имярек.
И несутся к антиквару целых двести человек:
грошик ломаный нашёлся, потерявшийся навек!
Не навек, мой драгоценный, ничего тут нет навек:
грошик ломаный нашёлся,
разумеется, нашёлся,
не волнуйтесь, имярек.

Открыточка с оторванным углом —
и пусть оторванным, и поделом:
была бы целой – не было б резона!
А так – смотри, какая благодать:
стоять и зачарованно гадать,
чем кончится у них конец сезона.
И без того там слишком много слов —
и без того чрезмерно тороплив
рассказ о небывалом изобильи
даров природы и любви даров,
дневных походов и ночных костров,
и тяжело дышать от звёздной пыли.
И без того избыточно легка
порхающая по строкам рука —
хотелось бы поболее нажима,
хотелось бы потише мыслям течь…
как вдруг – внезапно прерванная речь,
и будущая жизнь непостижима,
и тотчас же приходит волшебство:
оно в уменьи не сказать всего,
запнуться на случайном новом смысле —
и если оборвать себя на той
или на этой быстрой запятой,
и если вдруг расплакаться, и если…

Может, конечно, и выбросили —
с них станется, с южных ютов! —
но сначала у неба выпросили,
понятно, что для полётов:
пёрышко с разводами радужными,
из самых простых, голубиных
(местными тяжёлыми гражданами
почему-то особенно любимых).
И я полечу на том пёрышке
куда-нибудь в дальние гости —
я полечу на том пёрышке
на Берег Слоновой Кости,
где разные пёрышки сотнями
порхают вокруг и горят,
особенно – днями субботними
и воскресными, говорят.
У меня есть кошёлка марлевая,
я туда их все соберу —
и предстану, грехи замаливая,
перед облаком на ветру:
дескать, был и я среди спорящих,
расшибал пространство плечом…
между тем как всё дело – в пёрышках,
а больше совсем ни в чём.

А вот это у нас – от чего?
Да помилуйте, ни от чего:
ведь не всё от чего… ах, не всё от чего,
есть ведь что-то и ни от чего!
Ну, допустим, оно – от тревог,
тех, к которым ты слишком привык:
с неба лёгкий кивок – и не стало тревог,
не тревожься, чудак-человек!
От соблазнов на старости лет —
скажем, стать на тонюсенький лёд…
с неба тихий привет – вот и нет их как нет,
тех соблазнов на старости лет!
Дальше сам говори, мой родной:
от игрушки нелепой одной,
безделушки одной, побрякушки одной —
от одной от судьбы заводной.
Где получится – там и повесь,
только лучше, конечно, не здесь:
здесь и так уже есть… столько всякого есть,
что не съесть, и не счесть, и не снесть!