Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

White rose in red rose-garden
Is not so white;
Snowdrops that plead for pardon
And pine for fright
Because the hard East blows
Over their maiden rows
Grow not as this face grows from pale to bright.

Behind the veil, forbidden,
Shut up from sight,
Love, is there sorrow hidden,
Is there delight?
Is joy thy dower or grief,
White rose of weary leaf,
Late rose whose life is brief, whose loves are light?

Soft snows that hard winds harden
Till each flake bite
Fill all the flowerless garden
Whose flowers took flight
Long since when summer ceased,
And men rose up from feast,
And warm west wind grew east, and warm day night.

Средь алых роза белая
Не так бела,
И примула несмелая,
Что расцвела
Под стужею мятежной,
Дрожа красою нежной,
Не ярче белоснежного чела.

Запретная, забытая,
Сложив крыла,
Молчит любовь — где скрытая
Печаль легла?
Твой полдень скоро минет,
Восторг души остынет,
О роза, чьей любви не знать тепла!

Раздели ветры шалые
Сад догола,
И лепестки усталые
Метель смела.
Прошла пора цветений,
И светлый пир осенний
Прогнала стужа и ночная мгла.

For a day and a night Love sang to us, played with us,
Folded us round from the dark and the light;
And our hearts were fulfilled of the music he made with us,
Made with our hearts and our lips while he stayed with us,
Stayed in mid passage his pinions from flight
For a day and a night.

From his foes that kept watch with his wings had he hidden us,
Covered us close from the eyes that would smite,
From the feet that had tracked and the tongues that had chidden us
Sheltering in shade of the myrtles forbidden us
Spirit and flesh growing one with delight
For a day and a night.

But his wings will not rest and his feet will not stay for us:
Morning is here in the joy of its might;
With his breath has he sweetened a night and a day for us;
Now let him pass, and the myrtles make way for us;
Love can but last in us here at his height
For a day and a night.

День один и одну только ночь нас качала
Любовь. Свет и тьма были схожи точь-в-точь.
В нас играла и в музыку нас облачала,
На губах и в сердцах наших песней звучала,
Не спешила на крыльях распахнутых прочь
День один и одну только ночь.

От врагов недреманных крылом защищала,
Укрывала от тех, кто до зрелищ охоч,
От толпы, что гнала, от молвы, что стращала
И забыться под миртами нам запрещала.
Дух и плоть в единенье могли изнемочь
День один и одну только ночь.

Но лишь солнце взошло, как она заскучала,
Рядом с нами томиться ей стало невмочь.
День и ночь нас дыханьем своим услащала…
Пусть идет. Что нам мирты — любому сначала
На такой высоте удержаться бы смочь
День один и одну только ночь.

If childhood were not in the world,
But only men and women grown;
No baby-locks in tendrils curled,
No baby-blossoms blown;

Though men were stronger, women fairer,
And nearer all delights in reach,
And verse and music uttered rarer
Tones of more godlike speech;

Though the utmost life of life’s best hours
Found, as it cannot now find, words;
Though desert sands were sweet as flowers,
And flowers could sing like birds:

But children never heard them, never
They felt a child’s foot leap and run, —
This were a drearier star than ever
Yet looked upon the sun.

Когда бы дети всей земли
(Кудряшки, губки, щечки)
Вдруг разом улететь смогли,
Как чудо-ангелочки,

Мужчины стали бы бойчей,
А женщины — прелестней,
И мог поспорить звук речей
С сонетом или песней,

Для чувств нашлись бы вдруг слова,
Сокрытые доселе,
Пустыня, что была мертва,
Цвела, а розы — пели,

И только дети б никогда,
Все это не видали,
Земля б угасла, как звезда
Унынья и печали.

Sleep, when a soul that her own clouds cover
Wails that sorrow should always keep
Watch, nor see in the gloom above her
Sleep,

Down, through darkness naked and steep,
Sinks, and the gifts of his grace recover
Soon the soul, though her wound be deep.

God beloved of us, all men’s lover,
All most weary that smile or weep
Feel thee afar or anear them hover,
Sleep.

Спи, пусть под темными облаками
Дух твой томится, скорбью пленен,
Спи, и развеет мрак пред очами
Сон.