Татьяна Кузовлева - Одна любовь

Но едва я заслышу, как рядом позёмкой звенит

Бестолковый февраль, разметая ступенек уступы,

Я поспешно шагну к ним, легко уходящим в зенит, —

И снежинка остудит мои пересохшие губы.

3

И лёд ломается. И снег сошел на нет.

В глуши, в тиши, где мнилось всё постылым,

Спасительной свечи вбираю свет

И чувствую, как он идёт по жилам

Горячей, оживляющей волной.

И я, раздвинув шторы, – мир раздвину,

И что февраль насквозь пропах весной,

Берёзовая прядь колышется

Едва-едва.

Стихи не пишутся, не слышатся —

Молчат слова.

Они с угрюмой льдины сколоты

Не для листа.

Душа звенящей стужей скована —

Но если прядь ещё колышется,

То будет срок —

В стволе, стряхнувшем снег, услышится,

И вытают слова,

Молчавшие

Все холода,

Как в марте варежки пропавшие,

Липы пустая крона.

Ранний апрель. Весна.

Строит свой дом ворона —

Веточка, ветошь, слюна.

Здесь ей сидеть прилежно,

Слушать не день, не два

Жизнь, что в скорлупках нежных

Вёсны всегда вероломны.

Холодно. Ветренно. Стрёмно.

Но над кромкой гнезда

Реет гордо и скромно

Листая судьбы, встречи, годы,

Я осознала наконец:

Мне ближе мрак земной свободы

Высокой вольности небес.

Я здесь от запахов пьянею,

Спешу, дышу,

А там одно:

Чем выше небо, тем плотнее,

Опавшие листья от влаги обмякли.

То снег, то дожди обметают крыльцо.

На каждой еловой иголке – по капле:

Чуть тронь, и сорвётся, как с пальца кольцо, —

Сорвётся, к разлуке беда напророчится,

Слезой оставляя невидимый след.

И в мире повеет таким одиночеством,

Больнее какого не будет и нет.

Сняли креп. Перестелили койку.

В шкаф убрали черные платки.

И снесли поспешно на помойку

Рукописи и черновики.

И они темнели в стылых лужах —

Пачками, вразброс или вразмыв.

Оказался никому не нужен

А наутро приключилось диво:

Словно кто-то их собрал с земли.

Может быть, в небесные архивы

Памяти

Евгении Самойловны Ласкиной

Узка, как продолжение дороги,

Журнальная каморка. Ералаш

Бумажный. Я застыла на пороге,

И не было той птицы несуразней:

Застенчива, немыслимо худа,

Как смертник ждёт неотвратимой казни,

Взгляд отмечал над шторой паутину.

Но слух – он ждал со страхом Ваших слов.

За них, помогших распрямить мне спину,

Целую Вас почтительно и длинно,

Границы нет меж ближних и меж дальних.

Одна из тех, кто Вами был согрет,

Я этим поцелуем благодарным

И вижу Ваше ясное свеченье,

И смуглое прекрасное лицо.

Окно. Арбат. И чувство притяженья.

Давать советы —

Бесполезный труд.

Чужих ошибок горестная повесть.

Но только кликни – и к тебе придут

Советчик – сердце и советчик – совесть.

И я их голоса в своей крови

Несу, храню и заглушить не смею.

И знаю: лишь перед лицом любви

И понимаю – в будущем и днесь —

Вот человек, в нём всё смешалось чудно.

Люблю его таким, каков он есть,

Отмерена любовь на небесах.

Но даже здесь, где надо жить отважно

И где гуляют гирьки на весах,

Там, где ухает филин пророчески,

Где сосны поднебесная стать,

Где готова по имени-отчеству

Я любую травинку назвать,

Где не надо ни славы, ни почестей,

Там маячит двойная беда:

И боязнь потерять одиночество,

В полярном мире, где на всё своя причина,

Из двух начал одно господствует всегда,

Как небо над землёй, над женщиной – мужчина

И как в моём окне – над полночью звезда.

Нет равенства нигде, благодаренье Богу,

А там, где все равны, – кладбищенский покой.

То в гору, то с горы. То до, то от порога.

Простим же тех, кто нас обидел иль не понял.

Простим, кто нас забыл, кто избегает встреч.

Я другу говорю: «Позволь моим ладоням