Елена Арсеньева: Одна любовь на двоих

– Утопленница! Барин, водами утопленницу принесло, народ смотреть побежал!

Вот так бывает… вроде бы закричал всего лишь дворовый мальчишка, а на самом деле прозвучал глас судьбы. И хоть все при этом встрепенулись и ужаснулись, никто даже не заподозрил, какие невероятные перемены в судьбе каждого влечет за собой это пугающее известие…

Собиралась гроза. По-хорошему наступить должны были черемуховые холода, ибо многие деревья покрылись уже белыми кистями и то оттуда, то отсюда наплывали сладкие душистые облака, но стояла невыносимая жара уж который день. В воздухе не шелестнет, в небе мутно. Марево, вязкое, тяжкое, опускалось на землю. Собаки заползли в тень и лежали, точно мертвые. Наседка вырыла ямку под крыльцом, загнала туда цыплят и уселась над ними, изредка тревожно квохча.

В доме все окна были настежь, но занавеси висели, не колыхнувшись.

Два молодых — не более двадцати пяти лет, они были ровесники — человека в простых легких рубахах с распахнутыми воротниками сидели на веранде. Перед каждым стояла на столе миска с простоквашей, принесенной с ледника, да еще кувшин с квасом, доставленный оттуда же. Ничего иного в такую погоду просто в рот не лезло, да и это глоталось через силу. Даже говорилось с трудом!

– Охота быть рыбою, — наконец обронил словцо один из молодых людей — стройный, длинноногий, с пепельными волосами, разбросавшимися на обе стороны головы. Лицо у него спокойное, приветливое, с правильными чертами, длинными подвижными бровями, открытым взором и четким насмешливым ртом. — Охота быть рыбою и сидеть в пруду, к тому ж под бережком, где тень падает.

Собеседник не удостоил его ответом. Он казался полной противоположностью первому: жгучий брюнет с большими черными глазами с приспущенными внешними уголками, что придавало ему томное выражение, и крупным ярким ртом. Пожалуй, он напоминал итальянца — того типического облика, который предпочитают художники, но который вовсе не является типическим для всех итальянцев. А впрочем, господь с ними, с художниками, да и с потомками римлян тож — вовсе не они являются предметом нашего повествования.

– Сено на дальних лугах так и лежит, волокушею разобранное, — внезапно заговорил «итальянец» капризным голосом, как если бы речь шла не о хозяйственных заботах, а о несвоевременной доставке галстуков в модную лавку. — Ох, прибавится в конюшне забот!

– В конюшне? — недоуменно повел своими выразительными бровями его собеседник. — Боишься, корму лошадям на зиму не хватит? Да вряд ли, cousin Петр Иванович, видел я, сколько сена в амбары свезено…

– На конюшне у меня в Перепечине дерут виновных, — перебил брюнет. — Так и при батюшке велось, так и при мне ведется. Неужто у вас в Славине по-иному, а, cousin Анатолий Дмитриевич?

Стоит здесь упомянуть, что, хоть оба собеседника и называли друг друга кузенами, качество их родства было несколько иное. Петр Иванович, несмотря на молодые года, приходился Анатолию Дмитриевичу дядею. Впрочем, родство никакой приязни между ними не обеспечивало, чему имелись очень веские причины, которые будут вскрыты впоследствии. Пока же скажем лишь, что Анатолий пожал плечами и усмехнулся, словно речь шла о само собой разумеющемся:

– Да уж по-иному, это вы верно подметили!

– Оттого вы и не заделаетесь истинными богачами, — проговорил Петр с тем самодовольством в голосе, кое позволяло догадаться, что он-то как раз и полагает себя самым что ни на есть истинным богачом. Ну что ж, к тому имелись у него все основания, ибо Перепечино, недавно перешедшее к нему после смерти отца, так и хотелось назвать скатертью-самобранкою. Сама барская усадьба была не велика, однако полторы тысячи крестьянских душ и множество земель, окаймленных лесами и рощами, земель плодороднейших и щедрых, могли доставить уверенность не только в завтрашнем, но и в послезавтрашнем дне любому, самому привередливому человеку.

Петр хотел продолжить что-то нравоучительное, но не успел: вдали глухо громыхнуло, и духота сгустилась еще более, хотя это казалось невозможным.

– А может, стороной пройдет? — предположил он, поглядев во все еще безоблачное небо, и тут пронесся внезапный, резкий порыв, нет, воистину шквал ветра. Он разметал, взъерошил макушки черемух и берез, окружавших дом, взметнул занавеси в окнах, где-то хлопнуло сильно створкой, и в ту же минуту заметались по дому горничные — видно было, как они спешно затворяют окна.