Татьяна Кузовлева - Одна любовь

И пробормочешь: «Боже мой,

Давно чинить всё это надо…».

Не надо прощаний, не надо

Удерживать ветер в руке.

Достаточно и полувзгляда,

Чтоб выйти за дверь налегке.

Не надо, не надо прощений.

Любой – без вины виноват.

Но пуще всего – возвращений

Всё сгладится, пусть и не просто.

Останется в горечи глаз.

Наверно, наряд не по росту

И узел никто не разрубит,

И, что б ни стряслось наперёд,

Никто никого не погубит,

А. П.

Как капризно июль

Гонит пух по московским асфальтам!

Наши судьбы без устали крутят скрипящую ось.

Будь же благословенно, что прожито было с азартом,

Это нынче мы сделались так непростительно скупы:

Экономим минуты, легко растранжирив года.

Это мы – это ветер обжёг наши смуглые скулы.

В этой жизни, пожалуй, нам надо не так уж и мало:

Чтобы дом устоял на семи сумасшедших ветрах,

Чтобы по-пастернаковски ночью свеча трепетала,

Там, где век захлестнул нас петлёй перемен торопливых,

Где дороги не сходятся, вдаль параллельно скользя,

Пусть ведёт тебя дальше твой ангел,

Между прошлым и будущим, где потеряться нельзя.

Зачем считать свои года?

Они особой жизнью живы,

Напоминая иногда

О том, как мы нетерпеливы,

Как мы сперва торопим их,

Потом спешим от них отречься,

И цифр пугаемся больших,

Но есть один простой закон,

Он отвергает зимний холод:

Тот, кто любим – тот защищён,

Даниэлле

О это превращенье вечное:

Ещё не сброшен детства кокон,

Но бабочкой трепещет женщина

Ещё и замкнутость и скованность,

И грусть, порой неодолимая,

Но видится сквозь замурованность

Та грация неповторимая,

Перед которой снег молитвенно

На землю падает усталую

И прикрывает нежно рытвины

Там, где её стопа ступала бы.

И я стою смущённо около,

И я смотрю, заворожённая,

Как крылья, влажные от кокона,

Вот-вот свободою наполнятся,

Подхватятся ее потоками,

И небом трепет их запомнится

И долго – в голосе ли, в жестах ли —

Пускай пребудет сокровенное:

То – изнутри – свеченье женское,

Постой! Зачем входить туда, где, множа страх,

Летучей мыши писк пронзительно-печален.

Ведь прошлое давно здесь превратилось в прах,

Лишь силуэт любви впечатан вглубь развалин.

Вглядись, здесь призрак жив того, кто был влеком

Сто лет назад сюда неутомимой страстью,

Полураскрытых губ кто целовал излом

Ты видишь, он пришёл. Гляди, его рука

Зелёного сукна касается любовно.

И он спешит туда, где шелестят шелка,

И, освещая свод, Луны сияет диск.

И призрак меж руин, как будто на арене.

Остановись! Оставь ему его каприз.

Загадка вечная: откуда

Оно берётся – это чудо:

Ресницы, загнутые вверх,

Глаза, распахнутые настежь…

И думаешь: какое счастье —

Что вызван к жизни Человек,

Который был зачат любовью

И назван Мудрость, то есть Софья.

И я прошу её: изволь

Счастливой быть, Софи Николь!

Тебе – весна и соловьи.

Целую пальчики твои,

Грустя, что мне не проследить

Судьбы твоей святую нить.

Бигль по имени Чарли густых королевских кровей

Не нашёл, не обрёл в Калифорнии пары своей.

Но зато, избежав беспокойства при виде подруг, Он глядит философски на мир и на всё, что вокруг.

Положив крутолобую морду на лапы свои, Он с печальным достоинством думает о бытии.

Но когда о бессмертии душ рядом с ним говорят, Вдруг глубоким и тёмным собачий становится взгляд.

И тогда я цепляю к ошейнику злой поводок, Мы идём, торопясь, к перекрёстку знакомых дорог,

И скрывается Чарли в кустах, как в дремучем лесу, И выносит прилипший цветок голубой на носу.

Он прочёл эту книгу, где запахи вместо страниц, Где шерстинки койотов и белок коснулись ресниц