Илья Эренбург - Избранное

Полковник позабыл про тот допрос,
Он на своем веку пытал немало.
Но почему не спит он? Что с ним стало?
Припадки печени? Иль, может быть, склероз?
Иль только нахлобучка генерала?
Он душится, но всюду слышит смрад.
Он пьет ликер — во рту всё та же горечь.
Он говорит: «Проклятый Сталинград!
Французы — сброд. Их всех не переспорить.
Не перевешать всех. Пора назад!
Откуда вонь? — И он смеется тупо. —
Как будто от меня. А запах трупа…»

Война! Война! Закончился парад.
Их зимний ветер из Парижа вымел.
«Куда ты?» — «Говорят, что в Сталинград».
— «И я туда. Россия — сущий ад.
Оттуда нам не выбраться живыми».
Угрюмые, они идут гурьбой,
Приказчики, доценты, пивовары.
Давно ль они рассорились с судьбой?
Не тешат их ни вина, ни омары.
Куда везут их? Боже, на убой!
Там далеко, над степью синеватой,
Как пламя, занимается расплата.

Читали: необъятная страна,
Там жил Толстой, там водятся медведи.
Теперь Парижу близкая она.
Как был бы мир и будничен и беден
Без сердца русского! Идет война,
Родную, теплую терзает землю.
А люди стали строже и добрей.
Париж не дышит, он средь ночи внемлет
Ужасной песне волжских батарей.
Любовь, ты бездыханных отогрей!
Они погибли средь степных просторов
За отчий дом и за далекий город.

Бывало, здесь дремали поплавки
Мечтателей и ворковали пары,
Здесь букинистов прятались ларьки,
Внимая звукам дивного Ронсара,
Губами шевелили чудаки.
Зачем солдаты жадными крюками
Обшаривают дно? Спроси химер,
Они смеются мшистыми губами.
И, обливаясь черными слезами,
Со дна встает застенка кавалер,
Смердящей смерти крохотный любовник,
Заколотый Эринией полковник.

Настанет день других, сердечных слов,
Глубокого таинственного мира.
Зажгут огни. И снова рыболов
Уснет в тени. А воробей-задира
Влюбленных высмеял и был таков.
Настанет день — домой придут солдаты,
И девушки при виде первых звезд
Не вспомнят бомб жестокие раскаты.
И о любви дрозду расскажет дрозд.
Настанет день, загадочен и прост,
Когда, забыв про танков дикий скрежет,
Париж победы первый хлеб надрежет.

Тугие гроздья срежут в октябре
Там, где весной еще сновали мины.
Париж отстроится. На пустыре,
Где, кровью обливаясь, пал Андре,
Распустятся большие георгины.
Другие песни будут дети петь.
Но нет, оно не может умереть,
Любви высокое воспоминанье,
Короткое горячее дыханье,
На час согревшее больную медь.
Подруга юности, любовь народа,
Бессмертная и чистая Свобода!

Приподнял бубен полоумный трагик,
И кровью нарумянен балагур.
Ходи весь день — ты не узнаешь Праги.
Чередованье восковых фигур.
Закат — и тот из розовой пластмассы.
Большого города привычный вид.
Стеклянный взгляд. Картонные колбасы.
Ни драки, ни проклятий, ни обид.
Жди до утра — ты не дождешься часа,
Когда продрогший камень закричит.
О, если бы снаряды, бомбы, пули!
Но нет — порядок, тишина и гладь.
А где слова? Они переметнулись,
И Праге больше нечего сказать.

А прежде здесь, в клубке гремучих улиц,
Средь деловитых, суетливых встреч.
На перекрестке, где века столкнулись,
Где трудно было душу уберечь,
Вдруг потрясала нотой необычной
Славянская медлительная речь,
Как будто промелькнул в толпе столичной
Крестьянской девушки цветной платок.
В той интонации, от всех отличной,
Жила Свобода. Ты услышать мог
Мечту простого доброго народа.
Приспущена ущербная луна,
И часовым у черного прохода
Стоит, не шелохнется тишина.

Дворы какие! В них и солнце спрячешь.
Стена и снова двор. Полно собак.
А сколько тут сапожников и прачек!
Плетется кучер в плохонький кабак.
Цилиндр на гвоздь. «Хозяюшка, налей-ка…»
Он Франц-Иосифа честил, да как!
Ты слышишь голос дорогого Швейка:
«Вот только умер, снова началось…»
Я об одном прошу тебя: не смейся.
На эту жизнь у нас не хватит слез,
Не хватит крови. Вывесили список
Расстрелянных. Уж догорел ночник.
От тусклых букв состарился и высох
Степенный, молчаливый часовщик.

Все знают, часовщик не скажет слова,
Он только слушает: часы идут,
И одному не обогнать другого,
Вот столько-то отмерено минут.
Часы седельщика, веселого соседа,
Он говорил: «Проверь-ка — отстают».
Он — в списке том. Быть может, напоследок
Он думал, что часы всегда спешат?
Его убили. Чем он виноват?
Что он не жаловал чужих солдат?
Что пошутить любил? Что вырос чехом?
Часы разобраны. Ночник потух.
И вдруг смеется сумасшедшим смехом
Не вовремя разбуженный петух.