Илья Эренбург - Избранное

Вернулась мать: «Что сделать на обед?
Зря прождала — нет больше маргарина.
А немцы всё вывозят. Хлеба нет.
Упала женщина у магазина
От голода. Мне говорил сосед,
Что будто боши навсегда в Париже.
Вчера схватили Жака и Леру.
Я старая, я всё равно умру,
Но хоть бы ты, мой мальчик, выжил».
Андре не слушает, он как в жару:
«Прости меня! Я до любви не дожил.
Я жить хочу. Но Франция дороже…»

Король картофельный и скотовод,
Ревнитель рода и знаток пород,
Пурпуровый, лиловый — до удушья,
Он в Померании из года в год
Подсчитывал запроданные туши.
Вели на случку лучшего быка,
Глаза владельца наливались кровью,
И мяла воздух потная рука.
Колол свинью он медленно, с любовью.
Служанок тискал. Но брала тоска,
Тяжелая, как на сердце свинчатка:
Черт побери, в Европе нет порядка!

Вот он в Париже — обер-лейтенант.
Он снят на фоне Триумфальной арки,
Он шлет своим племянницам подарки,
И должен подавать официант
Ему шампанское любимой марки.
Он говорит: «Тебя зовут Аннет?
Девчонки здесь — не отрицаю класса…
Но где порядок? Палки нашей нет.
Вот и побили… Разве это раса?
Отстали вы на триста добрых лет».
Смеется он, и в смехе том: глядите —
Я немец, я другой, я победитель.

Бывает так: сухой белесый день.
Не дрогнет лист на дереве. Застыли
Дымки над скукой тусклых деревень.
Ни облака. Всё духота и лень.
Вдруг ветер поднял столб горячей пыли,
И сразу тучи — конница небес —
Сгрудились. В лоб! Судьбе наперерез!
Бой орудийный и разрывы молний.
Как будто мир, обидой переполнен,
Возжаждал мести. И на мертвый лес
Стремглав обрушился, речист и дивен,
Серебряный необычайный ливень.

Еще недавно утром: «Не буди», —
Шептал он маме, неуклюжий школьник,
Еще недавно прятал богомольно
Портрет какой-то дивы своевольной.
Что он теперь прижал к своей груди?
Мерещатся ему какие звезды?
Форты Вердена и отец солдат?
Иль, может быть, Парижа черный воздух,
Свинцовый дым давнишних баррикад,
Дома, которые, как он, молчат?
Он не один: его ведет Свобода.
Он здесь. Он слышит гогот скотовода…

За что в него? Не думает беда.
За то, что в кружке солона вода,
Как кровь. За то, что он пришел сюда,
Он грохнулся, как дерево. Андре
Не слышал выстрела: чудесный щебет.
Забыты все слова о сне, о хлебе.
И эти тучи в предрассветном небе,
Как темная сирень на серебре.
И удивленные взлетают брови:
Он никогда не видел столько крови.

Глаза раскрыты. Что в зрачках слепых:
Слеза Аннет? Иль залежи Урала?
От Сены до Днепра еще немало
Зубастых, длинноруких и живых.
Но одного из них сейчас не стало.
И дрозд в саду приветствует дрозда,
В ладоши мальчик радостно захлопал.
Стрекочут, не уймутся провода.
И кажется, что дрогнула Европа,
Зеленая печальная звезда:
Над миром нового грехопаденья
Крылами плещет смутный ангел мщенья.

Допрашивал полковник: «Вашу мать
Зовут Мари-Луиз?..» Андре отрезал:
«Вы немец. Я не стану отвечать.
„К оружью, граждане!..“ Извольте встать,
Когда поют пред вами „Марсельезу“».
Солдат его на землю повалил.
А песня бьется — ласточка больная:
«К оружью, граждане!..» Нет больше сил.
Он весь в крови. Лицо приподымая,
Еще поет: «День славы наступил…»
«Ты не один. Сознайся. Будет хуже».
И в хрусте еле слышное: «К оружью!..»

Устали палачи — не опускают рук.
Но крепок дух Андре и ясен разум.
Полковник жадно ловит каждый звук,
Глядит и не моргает мутным глазом,
Молчит, грызет изгрызенный мундштук.
Не солдафон — философ и психолог,
Он знает: путь признанья очень долог.
Он подождет еще. Огня! Иголок!
«Меня, мой милый, обмануть нельзя.
Ты не один. Но кто твои друзья?»
Ни страха нет. ни смерти, ни сомнений.
«Я не один». — «Но кто с тобою?» —
«Тени».

Какие тени он припомнить мог?
Пастушку на коне? Роланда рог?
Иль батальон марсельских ополченцев,
Которые без хлеба, без сапог
Пошли на всемогущих чужеземцев?
Быть может, он увидел вдалеке
Другие тени, что едва заметны
На африканском выжженном песке?
Вот самолет с кокардою трехцветиой,
Вот франтирер с гранатою в руке.
Нет, видит он, как на стене беленой
Трепещет тень взволнованного клена.

Деревья Франции, вы вековые
Могил и колыбелей часовые,
Вы здесь, вы не оставили поста,
Платаны и смоковницы густые
С узором сложным тонкого листа.
На площади Парижа, дик и страстен,
Томится вяз. Он помнит: пушкари
Коммуну защищали. Страж зари,
В долине ночи голубеет ясень,
Под ним рыдала Эмма Бовари.
Свидетели былой любви и славы —
Прозрачные французские дубравы.