Елена Фанайлова: Лена и люди

И душе под темною водою
Невозможно отделиться
Видит кто-то с высоты
Наши лица,

Искаженные личным усильем,
Или нам не повезло?
У души не как у пташки крылья,
А как лопасть и весло.

И когда мы утонули,
Бог лицом к стеклу приник,
Как когда ложил в карманы пули
И придерживал за воротник

См-ть приходит как наружка
Как в стакан воды подружка
Плюнувшая сгоряча
Хочешь воздуха смешного,
Хочешь жемчуга речного? —
Спрашивает внутренняя психушка.
Ничего я не хочу.

Потому что умер умер
По ночам зудит как зуммер

Мчатся бесы вьются бесы
Почему его могила,
Европейского повесы,
В вечной мерзлоте?
Почему у русской драмы
Вообще, у русской пьесы
Лишь один сюжет?

Почему его могила
Лодку сердца накренила,
Воду зачерпнула?
Почему его невеста
Косы расплескала
Отчего жена дрожала,
С ложечки кормила,
Отчего спасти хотела
Не успела не успела горевала как зола

Граждане, во время артобстрела
Эта сторона костёла
Наиболее опасна и светла

Возможна ли женщине мёртвой хвала,
Или все это бла-бла-бла,
Возможна ли женщине левой?
Нельзя воскресить ей, какая была:
Королевой

Оказалось, что правда и синий плащ,
В который ее завернули.
Говоришь мне с кладбища: ты не плачь,
Мы слишком глубоко нырнули.

См-ть приходила ко мне и стояла близко —
говорит мой брат
Она шутила как Персефона с яблоками,
лгала, была шутиха
То ли ждала, чтобы я разозлился
Я испугался, подумал: спокойно, товарищ, спокойно,
у нас еще все под контролем.
Мой человек назавтра разбился.

В церкви стояли рядом два гроба
Он и шофер
Плакали матери жены и дети
Два лба подошли и шутили грубо
как она в моем сне

Но я не сделал им обрезанья

три души у меня болело
одна бегала не спала
другая себя вела
как дурочка;
третья, вдали ведома,
платком махала

восемь душ поднялись с асфальта
когда я упала
посреди Тверской, посреди столицы
на закате раннего марта

восемь душ собрались в сердечную линзу
которая плавилась и горела
и сияла как Леонардо
на Тверской напротив Почтамта
спиною к Кремлю

…Я ездила с одним таким
по черным улицам Москвы
была жара, и был закрытый черный лимузин
он был одетый как бандит,
потом слегка полураздет
он клал мне руку на живот
и говорил: ха-ха

на плечи мне слетал орел
и грудь мою когтил
народ смотрел на наш роман,
как будто мы народ

потом мы шли в подземный зал,
где каменные зеркала,
где бил фонтан, и он сидел
и пил и брал на понт
и расставался так легко
и что-то говорил

и у него был пятачок,
как бы Татьянин сон

и я отправила его
на фронт, на фронт

В Гранаде
В широкой и белой оправе
Течет осенью мелкая речка
Переступи ногою

Через белые улицы
Ходят мёртвые люди С
реди них Гарсиа Лорка
Который любил этот город
Который его убил

Альгамбра
Выглядит как колумбарий
Американский
(Возможно, из-за открытой эстрады
Семидесятых годов двадцатого века)
Памятник мёртвым поэтам
И ебнутым падишахам

Которые думали, что они дома
Отдыхали
Правили
Выносили судебные решенья

Это чужой, мёртвый город
Хуже живого загаженного Колизея
(Двадцать лет назад
Римляне еще ходили туда по нужде,
Теперь там выставка Nike’a
Фотографий спортсменов
Олимпийцев)

Бежевый свет
Сухие крылья животных
См-ть не уходит,
Но и ничего не значит

В Гранаду, в Гранаду,
Где похоронены Фердинанд и Изабелла,
Которые послали Колумба в море
И выгнали из страны евреев,
Надо ехать за черными кружевами
Искусственного шелка

В Кордову
Надо ехать за кожей
Привезенной из Танжера, точнее, из Феса,
За черными кружевами
За мелкими зеркалами
В голубых, красных и коричневых оправах
Составленных из мелких мозаичных кусочков
Они висят в лавках на тесных улицах белого центра
Под белым солнцем
Не знающим тени