Дмитрий Барабаш - Безвременье

Итак, мы в ночь к одной из жён
таксомотором в Подмосковье.
Багажник пивом загружён ,
и по щеке слеза любовья
течёт за ворот шерстяной.
Он был растроган или пьян,
петлял водитель между ям,
нас наносили на экран
лучи летящих встречных фар
сквозь морось и машинный пар.

Чем дальше осень от Москвы,
тем первобытней слякоть ночи.
И если отключить мозги,
то за окном уже ни зги,
и только двигатель клокочет,
и фары серебрят виски,
чертополохнутых обочин.
Пробиться к свету без столбов
фонарных мы уже не можем,
как будто проводок проложен
из центра по ложбинкам кожи
и по морщинам узких лбов
до зренья, до его основ.
Электрик властен и безбожен.

Гораздо лучше по утрам,
когда трава одета в иней
и в сером небе облак синий
скользит как шарик по ветрам.
И куст заснеженной полыни,
как хворост в сахарной муке,
ни грустью зябкою простужен,
а вышел в поле налегке,
где никому никто не нужен,
где никому никто не важен,
где никому никто не страшен.
Вот так свободно, налегке,
все оставляя вдалеке,
он отражается в реке,
а не в застывшей за ночь луже.

В провинциальном октябре
есть всё, что было до начала, —
там так же карканье звучало,
и так же в хрупком серебре
сосна иголками качала
и лист кружился запоздалый.
С глазурным пряником в руке
нас осень праздником встречала.

Приторможу. Тут мой рассказ
вильнул в запретный заповедник.
И критик, предводитель масс
читающих или последних
не масс, а при́горшней людских,
воскликнул: – «Автор этот стих
стащил у знатного поэта,
который славой окрылён,
литфондом признан, как же он
надеется, что не заметят
в словесных играх плагиат?!
Вас ждёт – литературный ад,
забвенье и позор гремучий!
Ни царь, ни чёрт, ни подлый случай,
Ни одуряющий распад
культуры не прикроют зада.
Плоды классического сада
жрецы надёжно сторожат».

– Спасибо за науку, дока!
Как орден в лацкан, рифму «доктор»
воткну тебе промеж наград.
Я вор! Тем счастлив и горжусь.
Всё что люблю, беру себе —
и луч весны, и лёд крещенский,
и море горькое, и венский
батон хрустящий под рукой.
Кто вам сказал, что я другой
и радости мои иные?
Я всякий раз, как снова, рад,
встречая мысль в знакомых строчках,
как тот, любимый с детства взгляд,
как самиздатовских листочков
запретный плод. Я вор! Я тот,
кто, не найдя друзей во встречных,
нашел их между звёздных нот
гусинопёрых и подсвечных,
завитых ловким вензельком,
строфой отточенной, калёной…
Мне с ними лучше, чем с тобой,
великий критик, опылённый
библиотечной сединой.
Никто из тех, с кем я играю,
не соблюдал законов рая
литературных вожаков.
Их веселил мотив оков,
которым титулы бренчали,
они не видели врагов,
по собеседникам скучали…
Порой себя надеждой льщу,
что на пиру их угощу,
как и меня здесь угощали.
Пир мысли! Лучший из пиров!
Собранье знатных шулеров
играет миром в полкасанья.
Всё остальное – мутный сон.
Подайте рябчика, гарсон!

Привет вам, энная жена
героя нашего рассказа.
Мы привезли вина и мяса.
И, мрак оставив у окна,
в теплично-кухонной истоме,
в пылу горелок голубых
сидим, глядим на подоконник,
на кактус, пальму и других
цветочков грустную рассаду…
губную нюхаем помаду,
стерев ее со щёк своих.
О, жены бывшие, – мечты,
не воплотившиеся в чудо.
Где тайны прежней красоты
и нежный трепетный рассудок
пускали робкие ростки
в другую жизнь – горшки, посуда,
подтяжки, краска и клыки.
Не опечаленный картиной,
воспринимая всё как есть,
герой наш начал жадно есть
картошку с луком и свининой.
Не забывал, конечно, пить
и говорить пустые звуки,
и не было ни зла, ни скуки,
в его стремленьи угодить
давно растраченным проказам.
Читать газеты прошлых лет
или сегодняшнюю прессу —
ему теперь без интересу.
Один секрет – секретов нет.
Всё наперед давно известно.
Ни просмотреть, ни потерять,
ни в историческом забвенье
и ни в сегодняшнем дыму
ни одного стихотворенья.
Вот разве только что чуму,
раздор, позор, войну, измену,
любовь за выгодную цену.
Он знал об этом. Знал и я.
Повсюду ночь, тоска и слякоть.
Родная русская земля!
Достать чернил и снова плакать.
Я не сдержался и сказал,
всё что подумал о погоде.
Мне объяснили, где вокзал
и закружились в хороводе
воспоминаний и детей.
Тесть замесил в кастрюле тесто.
И куст полыни без рублей
пошел искать другое место.