Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

Раньше ж – быль вопиющая… Ею она лишь слыхалась,
Но вставала так явственно! – Словно бы зрима воочью:
Как весы оловянные, Балтики хлябь колыхалась, —
В них России судьба была белой той питерской ночью.
Каждый штык в ней сверкал, бил литаврами шаг одинакий! —
То к столице своей шли российского рыцарства кадры…
И уж солнцем вторым золотел перед ними Исакий,
С моря ж виделись гаубицы дружеской некой эскадры,
Словно перст, на Врага указующий… Но – до минуты,
Что в последнем бою их вводила в предместья родные.
Тут они обернулися, «белых» громя… И, как спруты,
Задушили победу их!..…………..Нету друзей у России!

Вот и этот, себя почитающий за джентлемена…
Нет теперь для нее человека его ненавистней! —
Всё попрать! оскорбить!.. Но должна стать его непременно
Иль… проститься со всей современной заманчивой жизнью…
Отказаться от лож раззолоченных, солнечных пляжей,
Джазов ярко-дикарских и ангельски-белых Испано…
Как в постели она не на шантунг прохладнейший ляжет
Иль не сядет в тепло от эссенций опаловой ванны?
А приемы? а спорт?.. Паутины ракеток и платьев?
И цветы вот!.. и радио… Нет, и не думать уж лучше!
Можно ль с шаткой судьбой русской беженки и пропускать ей —
(Ведь сказал и Финкас!) этот брак… этот редкостный случай?..
Но отдаться врагу ?.. Этой кобре английской? Джон Буллю?
А с другой стороны, – что сама она, Лёль, для такого,
Как былой ее друг?.. – чьи крыла уж в Сибири взмахнули,
Клич Россию будил?!. Для орленка – Никиты Орлова!..
Лёль вся – мрак, вся – смятение!.. Сердце так стонет, что слышно,
Мозг горит, как в огне… Мрак, и стон, и огонь – те ж страданья,
Что в отчизне ее… Где же путь, что не вел бы облыжно?
Лёль – России листок – в жесточайшем дрожит колебанье…
Даже мистер вдруг сжалился. С страстностью важной, смешною
Ей объятья раскрыл… Но, темно лепеча, отскочила.
– Не-т… Пусть сэр извинит… Слишком душно здесь!..
нехорошо ей…
Мышкой – в дверь и – бежит вверх, на воздух, к балкону над виллой.

О, как тут высоко! Д-а, конечно, этаж уже третий…
О, как холодно тут! Д-а, ведь, правда, сейчас уже осень…
Как мучительно… ох! И зачем существуешь на свете?
О-ди-но-ко… А что, если прыгнуть… удариться оземь?..
Город мира вдали – гордых, колких, косых очертаний —
В волнах прахов, огней, фосфорически-розово-мглистых,
Как гигант-трансатлантик в вечернем всплывал океане
Меж медуз-фонарей и реклам – рыб летуче-искристых…
Снизу ж пахло землей… так родимо! И падали листья
Русым легким лоскутиком… Ветер их ласково зыбил…
Вот и Лёль полетит! Пусть ее дожидается мистер!..

Парапет. И прыжок. Русым легким лоскутиком… в гибель…

Но она не погибла тут… Видно, судьба ей с ним встретиться —
С тем, кто дважды уж звал… с третьим зовом и сам к ней придет.
В миг паденья ей так засияла Большая Медведица —
Наше – русских – созвездие!.. Лёль и жива. Третий год.
Всё на свете исполнено мудрой божественной мистики:
Умерла б во грехах… А Господь пожалел ее, спас.
Ведь смягчили удар те ж взманившие павшие листики, —
Там садовник их сгреб. Там, под страшным балконом как раз…
Правда, – стала калекою. Что-то болит в позвоночнике,
Ноги плохо уж движутся… кашель… и сон стал дурной…
Что ж такое! Они с Никой были всегда полунощники —
До зари, в зеленях той… святой резедовой весной.
И теперь вот весна… Ей и здесь – на мансарде – всё скрашено:
Сеть лучей! Через всю – гамаки золотые висят!
И лимоны, и финики, ею из косточек взращены,
Процветают… На кровле же – голуби арфно гурлят…
Если ж встанешь вот так, взявши трость (помоги, Богородица!),
Что за вид из окна! – Тот же город и всё же не тот.
Весь – молочнейше-призрачный, схожий с картинкой, что сводится,
И – за пленкой своей – полный милых чудес и хлопот.
Слюдяными букашками ползают трамы, автобусы,
Алюминьевой ласточкой носится аэроплан…
Небо ж с тучкой единственной – часть голубейшая глобуса,
Где есть остров… Таити?.. иль Пасхи?.. О, лучшей всех стран…
Как мережка, вдали виадук… Поезд прямо игрушечный!
А вон там, на окраинах, уж зацветают сады, —
Дым курчаво-серебряный, будто… но вовсе не пушечный!
То – айва? иль миндаль? Всё равно. Всё полно красоты.
Да, ме-реж-ка… Пора! За работу же, Лёль, да не мешкая!
Отслужили свое ее ножки… Рукам – череда.
И уменье уж есть, и терпение даже… с мережкою.
В магазине довольны. Заказ, слава Богу, всегда…
Что за воздух! Как будто бы льются духи бирюзовые
Из квадратно-больших пузырьков двух распахнутых рам.
На коленях – шелка цвета crème, и champagne, и лиловые —
Мотыльковый наряд для богатых неведомых дам…
Тут – и розы сорочек их в жилках сквозной инкрустации,
Панталонные крылышки, комбинезонов струи…
Да, порой нелегко, что пришлося с такими ж расстаться ей!
Ах, как горько порой, что они для других, не твои…
Но из глаз – ни слезы. С губ, в старании сжатых – ни жалобы.
Лишь стрекочут кузнечики ножниц, лишь блещет игла…
Нет, всё к лучшему! Иначе – с милым навеки порвала бы,
А ему и больная она – сердце верит – мила.
И потом – разве Лёль так уж всеми оставлена, брошена? —
Помогает сестра и, хоть редко, впорхнет – навестит.
То Митюша зайдет – о, такой стал большой и хороший он! —
То студент-богослов один, то генерал-инвалид.
И, особенно, та, что прозвали все Доброю Душкою.
Это – фрейлина бывшая. Русская фея – сейчас.
Неприметна, вне лет… То девицей глядит, то – старушкою, —
Хвостик серый волос и лампады голубящих глаз…
Захворает ли кто, – Душка мчится в аптеку, в лечебницу.
Без работы? – летит в иностранный влиятельный свет.
Визу ль, кров ли, стипендию ль – всё достает, как волшебница,
Ну, а что у самой?.. Бриллиантов и стерлингов нет!..
Так… пособье ничтожное… Что бы и Лёль теперь делала? —
Слава, вилла ушли… Горизонт был трагически-хмур:
Без гроша и без ног. Но влетела тут Душка, затрелила,
Принесла ей Евангелье… Раздобыла ей кутюр.
И с тех пор повелось: за работой идет и обедом ей,
И с работой уйдет – с платой входит… Бескрайнейший круг!
Если ж худо ей, – доктора кличет без денег и ведома.
Вот легка на помине-то! Чу?.. Деликатнейший стук.
Древний запах tzarine bouquet [11], старый tailleur [12]полн изящества…
– Фея, фея! – Ну, Лёль, как вы?.. Плохо?.. не спали всю ночь?
Ах, а я-то!.. Вчера – чай-концерт… одного там землячества.
Цель благая. На скаутов. Как же, мой друг, не помочь?..
Танцы?.. Были. Какие ж, – вот в этом не смыслю ни столечко!
Если б – вальс, полонез… Что-то новое: блэк или блюс…
Показать?.. Ах, насмешница! Да и Господь с вами, Лёлечка!
Ведь – Страстная. За вас лучше, грешная, я помолюсь. —