Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

Те года и для Лёль шли кометами – блещуще-жутки…
Вспоминать было некогда. Прошлое гасло… Что ж делать? —
Лишь российская ширь голубые растит незабудки!
Но Россия сама позабылась… Куда-то там делась…
О, сначала, пока европейские вялые розы,
Златоцвет безуханный Америк не всю обольщали,
Принялась энергично она за волнующий розыск,
Ждущим взором следя даже в церкви, в кафе, на вокзале…
Расточала призывы и деньги в газетной конторе,
Докучала различным союзам, бюро, комитетам,
Повидала юдоль общежитий и скорбь санаторий —
Немота, отрицанье, незнанье ей были ответом.
И справлялась – конечно же! – в письмах и личном свиданье
У дельцов всяких фирм граммофонных, громадных и меньших,
В ход пуская столь модное «русских княгинь» чарованье,
Как и шарм деловой независимых нынешних женщин.
Нет, Орлова не знали там. Нет, не у них он. И не был.
Кто ж напел их пластинки с мелодией русской и речью?
Добивалась упорно, знакомилась с певшим… О, небо!
Лишней рока насмешкою были те глупые встречи…
То – грузинский князек, словно кобчик поджарый, зловещий,
То – былой семинар с рыком вроде громового эхо,
Либо тонко цыганящий старый галантный помещик…
Был еще некто Дэгль. Но недолго работал. Уехал.

Дэгль… Фамилья совсем иностранная… Знал же по-русски.
Или то – псевдоним артистический?.. Вот и у ней есть!
Дэгль?! но это же… Господи!.. Aigle же – «орел» по-французски!
Как она не додумалась… След утеряла, рассеясь…
Той догадкой (пять лет спустя) вспыхнуло дивное утро,
Нет, вернее, уж день в ее маленькой собственной вилле,
День, столь памятный тож… Ах, в головке запутаннокудрой
Не от сладкого ль сна вновь надежды гнездо свое свили?
Да и жизнь улыбалась. Все трудности в минувших годах…
Две недели ж назад – золотые триумфы Нью-Иорка,
Через две – тож в Мадриде. Сейчас же заслуженный отдых
В этой роскоши, нежащей после бывальщины горькой.
Как красиво вкруг! – Мебели сливочно-стылые сгибы,
Ток лимонный драпри, что струится, пронизанный солнцем,
Бубикопфы седых хризантем под хрустальною глыбой
И паркетная рябь с снежно-легшим в ней северным сконсом…
А в аркаде окна – синь округлая в облачных крапах,
Как рисованный зонт… И деревья осеннего сада
В старомодно-больших, светло-рыжих соломенных шляпах,
И пурпуровый плющ, скрывший бледные плечи ограды…
Там – душистейший воздух! А здесь вот – воздушнейший запах
Дорогого белья и косметики, столько же ценной,
И сиамская кошечка – беж, на коричневых лапах —
Всё комфортно-остро, но и просто – всё так современно!
И подумать, что всё это ею самою добыто —
Ей, вот этой статуйкой танагрскою в нише постельной.
Ею, ветреной… слабою… Ах, если б был тут Никита!
Что она без него? Не танагра – сосуд лишь скудельный!
Вот сейчас ждет ее массажистка, потом – парикмахер,
Там – должно быть, модистка… за ней репортер… как обычно.
Ждет и публика… ждет, чтоб всегда в выступленьях был шлагер!..
Можно ль быть столь удачливой и… несчастливою лично?..
Да, сегодня прикатит в солидном своем Мерседесе
Драгоценнейший мистер, ее покровитель, приятель,
Деревянисто-чопорный, в вечер цедящий слов десять…
Тоже ждет от нее – ох, согласья на брак и объятий!
Лёль вдруг зябко подернулась под теплотой покрывала…
Бррр… Решаться иль нет?.. Да, конечно, Аким – не помеха.
С ним она развелась. Всем другим до нее дела мало.
Митя – в студии лучшего maître'a и полон успеха,
Да и чист, как дитя, словно б жил от всего под стеклом он!
Витька ж, правду сказать, – хулиган и бандит совершенный! —
Политехникум бросил… Сидят, мол, без су и с дипломом.
Впрочем, – Лёль снисходительна – он ведь такой современный! —
Манят бары, кино и игорные залы, и дансинг —
И, чтоб денег достать, не всегда… щепетилен он, скажем.
Из снобизма сойдясь с образинкой одной негритянской,
Как тянул с самой Лёль! Как почти угрожал ей шантажем!
А-а, пустяк! – Сестрин муж (слава Богу, она вышла замуж!),
Человек деловой, молодца обезвредил отлично.
Вот – сестра… И она современна! Не верится прямо ж:
Так прелестно-юна и… убийственно-скучно-практична!
Средства есть, а сама и готовит, и шьет. Да, всё копит.
В свое время и Лёль помогла она делать карьеру —
Грим, турнэ ль, интервью ль, – больший смысл проявляя и опыт.
Но зато и развеяла все ее чаянья… веру…
Из-за сестриных слов же, точнейших, как счетная книга,
Доказавших, что чуда не может быть – ухо ей лгало, —
Что от слез только старятся, а от мужчин ждут лишь выгод, —
Лёль презрела всё бывшее… Стала такой, какой стала!
Ну-ка?.. Спрыгнув, влилась в вертикальные зеркала воды:
Д-а… Иная. Красивей… но… что-то теперь в ней… дурное!
Цветом странно-гранатовы, вычурны, как корнеплоды,
Вьются волосы, стрижены и перекрашены хною…
Нарочито-искусственен брови прощипанной очерк,
Искусительно выломан губ, слишком алых, рисунок…
А глаза! – В них, пустых, все танго ее, все ее ночи!
Роковой ее путь… Вот лишь тело совсем как у юных,
Да и сердце как будто бы… Стук его смутный и тихий,
Как надтреснутой чашечки… Но оживает он в танце! —
Ведь тогда в этом сердце – паренье… стремление к Нике,
Что б ни думали наглые, в первых рядах, иностранцы.
Как смешно! – Эти куклы из черного с белым картона
За их нервы, как ниточки, дергались той… Жозефиной —
Чертовщинкою негрской, хохочущей спазмой чарльстона…
Ныне ж как обвела взгляд их, хищно-ослепший, совиный,
Содроганьем танго своих, полных смертельнейшей боли,
Вот она, «Лёль Никитина» – малая русская нежить…
Тож во мненье их – варварка! И – врангелистка… тем боле!
За подарок – как знать? – зацелует она иль зарежет?
А пред выходом крестится… Словом – âme slave [7]в полной мере!
Потому и – успех. В красной маске – в цепях – в горностаях —
Рваной нищей танго и танго рай утратившей пэри —
Ей, как скажет Финкас, таки дали кроху со стола их!..
А-а, вот, кстати, и он, импресарио Лёль неизменный!
Ну, пускай подождет и готовит со скуки коктейли.