Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

После всех махинаций лишь с паром, и кремом, и пеной,
Средь приборов и рук чужих, – в льнущем велуре на теле
Лёль выходит в салон и болтает с ним – «вещей вороной».
– Н-у, глазок-таки спал!.. (Лёль он в l’oeil [8]переделал забавно.)
– Как глазок себе выглядит?.. Чудно! Лишь чуть утомленно. —
Женский взор стал тревожнейшим… Или стареет уж явно?
– Пхе! Горит чересчур… Ну, а как уважаемый мистер?..
Что б Финкас посоветовал?.. Взять предложенье, конечно!
Он – богач-таки, мистер!.. Ой-ой, кто ж сказал, – из корысти?
Разве ж – крошку! – Carramba! в наш век мода, слава – не вечны. —
Женский рот стал печальнейшим… Встала. – Финкас, мне
к кутюрше…

Но, оставшись одна, оглядела, там морщась, тут свистнув,
Заполнявшие комнату снимки, портреты, скульптуры,
Жутким множеством Лёль отразившие в танце и в жизни…
Ф-ью! – Обычнейший тип. Меж ее соплеменниц их много:
Мелкость черт, ширь очей, детскость бедер и плеч, слишком
узких…
При уходе – утонченность та же и… та же дорога.
Их ведь тысячи, этаких маленьких загнанных «русских»!..
И, легонько вздохнув, средь больших, как Рольс-Ройса колеса,
На диване круглящихся праздно подушек упала —
И, нигде не бывав, никого не приняв, с папиросой
Провалялась до сумерек, мысля о мистере мало…
Как-нибудь с ним устроится! Важно отныне другое…
Этот Дэгль… иль Орлов?.. Если б истину мысль та таила!
И сыскался б он… О!.. Жизнь бы стала совсем золотою! —
Деньги, слава, возлюбленный… В сущности, Лёль не любила.
Так… из грустной нужды… А ведь ей уже – Бог мой! —
за тридцать…
Но… возможно, что он изменил? и с другой теперь связан?
Нет, ах, нет! То в любви – истый русский … Монашек и рыцарь!
Да и крепок обет, что, как их, был в час гибели сказан.

Сед был зимний Ростов… Веял хладом, тревогой, карболкой…
Тьмы шинелей и лиц были сумрачно-мертвенно-серы…
В конвульсивном объятье так ранил погон его колкий!
Так давила ей грудь, их деля, кобура револьвера!
В далях ухало… Тут – заливались прощальные трубы
Маршем «черных гусар»… Что властнее таких расставаний?..

И опять целовать те скупые и темные губы…
Каждый день… День и ночь… В этой вилле… на этом диване…
Ах!.. Но стукнули в дверь, мягко звякнул крутящийся ролик —
И сюда, где плелись маки бликов каминных и тени,
С пэром схожий лакей прикатил сервированный столик
С горкой радужной фрукт, в листопаде хрустящем печений,
В стойких искорках никеля, в хрупких скорлупках фарфора…
Миг еще – и зацвел лотос ало-огромный на лампе.
Лёль очнулася… Чай?.. Значит, мистер приедет уж скоро!
И торопко, как все, кто привык уж к кулисам и рампе,
Побежала в уборную – брызнула краном, флаконом,
Заиграла карминным и угольным карандашами,
Там – пропала на миг в крепе, сверху до пят проструенном…
Там – развихрила локоны… И в бесподобной пижаме, —
И сквозящей, и скрытнейшей, словно богатство Голконды,
И блестящей, и призрачной, словно сам клад Алладинов,
Возвратилась в салон и с улыбкой почти Джиоконды
Стала ждать… День и чай равно тускло темнели, остынув…
Мистер что-то запаздывал. Скука! До жути безмолвно…
И до злости нелепо! – Сиди, разрядясь, усмехаясь…
И включила Лёль радио – ловить капризные волны…
Незадача и тут! – Шум… отрывки какие-то… хаос!..
Вдруг – шаги деревянные. Он! Он же весь – как ходули.
Худ – длиннющ… И вот так свысока: – Как попрыгалось, Лесли? —
Лёль – увлек аппарат ее? – медлит… Глаза лишь сверкнули:
О, да мистер как дома тут! – Вот развалился уж в кресле.
Лесли! Лёй! – у нее этих кличек кошачьих уж столько!
Из-за них позабудешь свое настоящее имя…
В самом деле: Елена – она? Лизавета?.. Ах, Ольга!..
Вот что значит порвать с берегами своими родными.
В память русской святой крещена, а ведь как ликовала,
Что сестра – за французом… Сама же идет за британца.
И ка-ко-го! Сугубого… Прелестей Лёль ему мало:
«Лэди» нужно ей стать. Бросить русские «странности»… танцы…
Закурил, не спросясь! Разве так поступают при лэди?..
Мистер выждал достойнейше. – Милая Лесли не в духе?
Объяснимо, all right [9]: дети края, где бродят медведи,
Где морозится нос и съедают бебе с голодухи,
Гольфа, тенниса нет, – и high-life [10]развлекается с vodka, —
Все немножко нервны. – О, болван! Миг – и фыркнула б «Лесли»,
Лед сломался б… Она обратилась в миссис в срок короткий —
Сода-виски, плум-пуддинги делать навыкла бы, если…
Если б только не радио – ящик Пандоры-причуды!
В диффузоре его, где с волною волна всё боролась,