Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Чтоб плясать – пью сок из винограда,
Чтоб заснуть – вбираю мак ноздрями.
Чтоб любить так верно, так, как надо, —
Я дышу, дышу его кудрями.
В час, когда он спит в моих объятьях,
Осторожно, чтоб не впился ноготь,
Начинаю я перебирать их,
Навивать на палец, нюхать, трогать…

Уберу ракушками, цветами,
Их пробором разделю я тонко.
Хуже пахнут гиацинты сами,
И руно пожестче у ягненка.

Каждый локон – словно черный розан,
Как росы, он просит поцелуя,
И, когда мой милый уж расчесан,
С радостью ему его даю я.

Не поможет тут и мак мне красный,
Не поможет виноград зеленый…
Пусть он спит, кудрявый и прекрасный, —
Мне же быть бессонной и влюбленной.

Отчего ты, гордый мой орленок,
Скрылся вмиг меж алых облаков?
Ты же, грациозный олененок,
Вмиг пропал средь золотых стволов?

Иль почуяли вы оба зависть,
Иль вы ревность испытали вдруг,
Оттого что, всем созданьям нравясь,
Мимо вас прошел сейчас мой друг?

Он прошел так гордо и так просто,
Так стремительно и мягко так…
О, мужская мчащаяся поступь!
О, летящий юношеский шаг!

Ляжет друг мой в зелени на склоне,
В сеть ловя голубку голубую, —
И две узких розовых ладони
Я ему с любовию целую.

Встанет друг мой на песке в затоне,
В сеть ловя серебряную рыбку, —
И две тонких золотых ладони
У него целую я с улыбкой.

Ибо в руки ласковые эти
Господом Самим была дана я,
Как в большие трепетные сети
Рыба или птица молодая.

Целый день я ягоду искала,
Целый день бродила и глядела:
Нет ли тут ее – прозрачно-алой?
Нет ли там ее – молочно-белой?

Набрала и сделалася грустной,
В рот взяла – и стала горько плакать:
«Ах, как кисло! Ах, как мне невкусно!
Запах слаб… Жестка у ягод мякоть…»

Тут на слезы прибежал любимый,
Протянул мне розовые губы —
Были они сладки несравнимо,
Были и душисты, и негрубы…

И шепнул он мне не без упрека:
«Глупый мой ребенок, утолись же.
Ну, зачем было искать далеко,
Если есть желаемое ближе?..»

Что это мне на уста упало?
Не серебряная ль капля рос?
Иль душистый, бархатистый, алый
Лепесток моих любимых роз?

Что это уста мои задело?
Не златой ли усик стрекозы?
Или влажный, розовый, несмелый
Язычок моей ручной козы?

Нет. Я от росы не задрожала б
И не застыдилася я роз б…
Мотыльку б не слышать нежных жалоб,
А зверьку – моих истомных просьб…

Влага райская мой рот омыла.
Рот ожег мне ангельский огонь.
О, не трогай больше, милый!.. милый!..
О, еще раз, милый! милый! тронь.

Я бранила – он внимал уныло.
Я решала – он лишь соглашался.
Но, когда его я отстранила,
Он по-детски горько разрыдался.

Словно дождик золотистый прыснул
С раскачавшихся пушистых елей,
Словно жемчуг серебристый брызнул
С порванных искристых ожерелий.

Злое сердце дрогнуло и сжалось…
Сделалась тиха, кротка, как лань, я…
О, мужские слезы! Девья жалость!
Я исполнила его желанье.

Приучила я особым свистом
Прилетать ко мне в ветрах рассветных
Стаю в оперенье шелковистом
Крошечных колибри разноцветных.

Я еще валяюсь по привычке
В теплом мху, на мир глаза тараща,
Маленькие ж радужные птички
Трепыхаются в зеленой чаще.

Так вот я и друга приучила
Пробуждать меня любви словами.
Ах, слова те и странны, и милы!
Нежные словечки те с крылами.

Шелестят они под каждой веткой,
Из любимых уст порхают в уши…
То – колибри с золотой расцветкой.
Только б их ловить, ловить да слушать…

Часто, часто друг меня ласкает,
В лоб и рот целуя, гладя щеки,
А потом вздыхает и – впадает
В обморок недолгий, но глубокий.

Бледен, он лежит на мягкой шкуре, —
А с груди его, остылой, голой,
Подымается тогда к лазури
Голубой, громадный, дивный голубь.

Лишь когда он нá землю вернется —
Голубой, громадный голубь дивный, —
Друг очнется и ко мне нагнется,
Чтоб ласкать искусно и наивно.
Вновь в его лице играет алость,
Вновь теплом дыхание струится…
Ах! Теперь я только догадалась:
То – душа его порхает птицей.