Андрей Расторгуев - Русские истории

– Лебединого времени
не проворонь, —
наставляют земные глубины.
Ненасытно голодный
до жизни огонь
добирается до сердцевины,
где на памяти детской
горчит не угар
на Урале на лесоповале,
а противоцинготный
сосновый отвар —
хоть залейся, его выдавали…

Где стоят Елань да Талица,
птица-горлица печалится
не о злате или олове —
о далёком сизом голубе.
Первая любовь примерная,
потому, видать, неверная,
мятная да перемётная,
точно стая перелётная.

Голубок не отрекается —
издалёка откликается:
хоть везде растёт смородина,
за горами твоя родина.
А моя голуба-лапушка —
там, где ходит рыба ряпушка,
где сосна стоит-качается,
а дорога не кончается.
Утекло воды и времени —
ничего не переменим мы…

По дороге на войну
танк поцеловал сосну —
то ли места было мало,
то ли принял за жену.
И сосна не устояла —
повалилась нá спину…

Война была немного погодя —
хоть невеликий срок, да оставался.
До рубежа атаки не дойдя,
танкист не убивал, а убивался
и со слезой винился на виду
у вышедшей к обочине деревни…
Ему в броне гореть, а не в аду —
чего жалеть попутные деревья?
Пускай двухвековая, от Петра
и пращуров стояла на погосте —
чинить забор наука нехитра:
возьмите жерди, проволоку, гвозди…

Ушла колонна. Тихие дворы
и щепки снегопадом заровняло.
С той редко поминаемой поры
три кладбища деревня поменяла.
Селяне всех родов и возрастов —
под гравием, корнями, валунами…
А на старинном самом – ни крестов,
ни простеньких фанерок с именами,
да накануне топки и костра
над мимо проезжающей машиной
былой сосны смолистая сестра
поводит засыхающей вершиной —
с тоски ли старой, жёлтые пески
под кроною широкой тяжелы ли…

Но собрались однажды старики
и церковку поставить порешили.
И подняли. Отныне место есть,
где дух неприуроченный освоен.
Сегодня это дело не Бог весть —
немало понастроено часовен,
но только здесь на памятных листах,
впечатанных в увесистые плиты —
их родичи, что пали на фронтах
и до войны безвинные убиты.

Когда минуют нынешние дни
и потемнеют свежие иконы,
кто станет здесь, едва уйдут они,
часы читать и отбивать поклоны?
Но и в далёкой снежной полосе
людей и лет, к молению несклонных,
не все заледенели и не все
сгорели в бронетанковых колоннах.

По укладу веков, или расположению звёзд,
или недоумению вросшего в давнее стремя,
завершённое время впивается в собственный хвост…
Но доказано кем, что уже завершается время?

И покуда киты-черепахи несут материк,
по дороге к высокой воде соглашайся, не споря:
на морском берегу обязательно будет старик —
если он, разумеется, у настоящего моря.

А когда соберёшься нелицеприятный итог
подвести подо всем, чем сгодился родне и Отчизне —
отыщи не биток, а едва приоткрытый виток
всё ещё неожиданной и неистраченной жизни.

Есть во имя чего – и воистину стоит начать
с белоснежной бумаги ли, с чистого ль белого снега…
И рыбацкую лодку по-прежнему будут качать
океанские зыби на Ладоге и на Онего.

Словно держа в голове ежа,
рыщем по белому свету счастья…
Если остался – не уезжай,
если уехал – не возвращайся.

Пусть железа разъедает ржа,
не сторожа мы кандальной части…
Если остался – не уезжай,
если уехал – не возвращайся.

Лишку елея родне не лей
и с неродными не жди затишья…
Если остался – не сожалей.
Если уехал – не возвратишься.

Ах, как молодая голова
верила, что Родина права —
до заглавной буквы величая!
Сотня вёрст воистину не крюк
тем, кто рос, не оттирая рук
от липучей смолки молочая.

В дальней глубине материка
облака парного молока
и поныне бродят хороводом,
и неистребимая река
по весне скалистые бока
снова обдирает ледоходом.

Но когда пластмассовой трубой
дуют про отчизну вперебой,
умная душа не шелохнётся…
Что ни имена и времена —
остаётся родина одна.
Только ей и верить остаётся.