Евгений Плужник - Ой упало солнце - Из украинской поэзии 20–30-х годов

Двенадцать дней, двенадцать синих чаш
Сияли глубью тихою над нами,
Мы пили их спокойными глотками,
Мы знали — этот месяц будет наш.
Мы знали — близко море и Сиваш,
Нас ветер бил могучими крылами,
День исчезал за алыми вратами,
Большая степь манила, как мираж.
А вечером в небесной бездне черной
Горели нам созвездий крупных зерна,
Огонь заката на краю земли
Тускнел и становился все янтарней,
И сквозь туман и сумрак нам вдали
Вставали две зари над сталеварней,

Чуть приоткрыв завесу облаков,
На поле и стерню луна смотрела,
В туманной дымке шелковисто-белой
Сияли тускло главы куполов,
Степь, словно океан без берегов,
Под небом расстилалась без предела,
И где-то в ней звенело и гудело
Мятежным эхом прожитых веков.

Я думал: степь! Что за твоей чертою?
Грозишь ли ты пустынной темнотою
В осеннем безысходном забытьи?
Иль снова мне сверкнет весна живая
И заблистают звонкие ручьи,
На желтом дне оврага пробегая.

Тропинок желтоватые извивы,
Широкие, спокойные поля,
Где ровными рядами тополя
Построились, красуясь горделиво.
Дороги расползаются лениво,
Под чьими-то копытами пыля.—
Привет тебе, счастливая земля!
Полтава! Ты румяна и красива!

Мне облик твой, как память юных лет,
Как Гоголя невытоптанный след
И кобзарей задумчивое пенье,
В моих ушах, как стародавний зов,
Еще плывет в прекрасном отдаленье
Тяжелый скрип медлительных возов.

Утнапиштим, далекий предок мой,
Потерянный в огромном океане,
Я — Гильгамеш, палач на поле брани,
Я — царь Урука, пламенный герой.
Имел я друга — счастье и покой,
Он даровал крылам моих дерзаний,
Но умер он, мой добрый Эабани,
И горьких дум меня смущает рой.

Дай мне совет, мой древний предок милый,
Как продлевать наш век людской унылый?
Как подойти к загадкам бытия?
Но ветхий дед с улыбкой тихой ласки
Про Древо Жизни мне лепечет сказки,
Которые младенцем слышал я.

Как вал морской, взвилась вершина Эты,
Долина светлым бархатом цветет.
Кентавр творит: кентавр свирель берет,
И звук свирели выдает поэта.
Мелодия как ласковая Лета,
Чьи воды пьет Орфей и Лин поет,
Всех горестей людских унылый гнет
Переплавляя в сладкий мед Гимета.

Давно забыл он свой родной табун,
Давно привык к звучанью лирных струн
Под Фебовой душистой сенью лавра:
Любовью к песне пересилил он
Звериные наклонности кентавра,
Друг смертных и богов — кентавр Хирон!

Там левантийский месяц сеет чары,
Волнуя в сердце теплой крови ток,
Там яростно цветет любви цветок,
Там все в крови — и шлемы, и тиары…
Там с высей горных, предвещая кару,
Гремит речей неистовый поток —
Иоканаан! Как взор его жесток!
В его словах — пустыня и пожары!

А Саломея — девочка, дитя,—
Отравою и лезвием шутя,
Хохочет, смерть и мщенье накликая…
Беги от них! Беги туда, поэт,
Где у прибрежных скал, чиста, как свет,
Стройна, как луч, — мечтает Навзикая!

Ты — солнца луч, царевна Навзикая,
Цветок феаков на песке морском!
Тебе убогий странник не знаком,
А море блещет — без конца и края.
Ты властным жестом собираешь стаю
Прислужниц, — в послушании немом
Они стоят, а над твоим челом
Лучистый ореол блестит, играя.

От стрельчатых бровей и белых шей
Уж сам не свой безмолвный Одиссей,
Готов забыть пучину мук и горя.
Чиста, как животворная роса,
Целебным плеском Эллинского моря
Ему смеется светлая Краса.

Завечерела водная стихия,
Пассатный ветер в парусах ревет,
И темный наш корабль, кренясь, идет
В знакомый порт, к огням Александрии.
Он раздвигает сумерки густые,
Он, как живой, желанной встречи ждет:
Здесь милых Муз веселый хор поет!
О сердце мира! Наша Пиэрия!

Мы знали и степей сарматских зов,
И Фидиевых мраморных богов,
Печаль Сафо и клич сирен призывный,—
Но нас ничто не волновало так,
Как Фарос твой, твой Гептастадий дивный,
Из мрака черного вознесшийся маяк!