Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

«Культура старая. Хрустальная лампада».
Ну что ж. Культуре – исполать.
Но коллективного российского Демада
Фалеям нынешним уже не оседлать.
«Три мудрых правила»… Подобную мякину
Уже не пустишь в ход, чтоб жить чужим трудом.
Хоть все «культценности» Демад, согнувши спину,
Охотно понесет, но не в Фалеев дом,
А в дом свой собственный, который, по фасаду
Судить, Фалеев был, но перешел к Демаду!

Самодуров вроде Белых
Развелось у нас – беда!
Много их, ребяток смелых,
Ждут сурового суда.

Вот они орут площадно:
«Упеку!.. Сгною!.. Мал-чать!»
Раскрывай их беспощадно,
Пролетарская печать!

Посвящаю эти строчки
Всем собратьям по перу:
– Присылайте мне «цветочки»,
Я в «букет» их соберу.

Сволочь каждую отметим,
Воздадим ей «похвалы»,
Чтоб потом букетом этим
Подметать в тюрьме полы!

   Вы полюбуйтесь, что за франты
   Лакеи верные у госпожи Антанты.
   Рабочие кричат им издали: «Эй, эй!
Чего вы, ироды, копаетесь? Живей!
Пора всеобщую начать нам забастовку!»
«Нет, ни за что! Нет, нет! –
Лакеи им в ответ. –
Намедни поднесли мы барыне листовку,
В которой наплели вы дикой ерунды,
Так барыня, когда листовку в руки взяли
И прочитали всё: „Нехорошо! – сказали, –
Держитесь далее от уличной орды.
Всё это варвары, всё дураки и дуры,
Они – вне общества, прогресса и культуры!
Пора на цепь их посадить!“
Все это барыня сказавши, стали хмуры
И не велели к вам ходить!»

Собачек комнатных, товарищи, видали?
Породистые есть, носящие медали.
Впридачу блеска их собачьей красоте
Им вяжут бантики на шее и хвосте
И проманежиться на свежем ветерочке
Их водят барыни на шелковом шнурочке.
Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю,
Которая медаль и бантики носила.
Так допустимо ли, чтоб барыню свою
Такая стерва укусила?!

Опять – прорыв и одоленье.
Бойца неграмотного нет!
Орлам сивашским поздравленье
И мой восторженный привет!

Враги, дивясь такому чуду,
Завоют: «Дети – не в отцов!»
А я с двойным усердьем буду
Писать для этих молодцов.

Дорогу пламенным идеям!
Какая радость жить, борясь,
И с новым красным грамотеем,
Евтеем, Силою, Авдеем,
Держать упроченную связь!

Гений шествует за гением!..
– Эй, послушайте, юнцы,
«Пролетарским» самомнением
Зараженные певцы!

Я с тревогою сторожкою
Наблюдал ваш детский рост.
Вы пошли чужой дорожкою,
За чужой держася хвост.

Увлекаясь «стихопластикой»,
Возведя в канон – «курбет»,
Вы дурацкою гимнастикой
Надломили свой хребет.

Вы, привив себе клинически
«Пролеткультовский» порок,
Дали визг неврастенический
Вместо мужественных строк.

Брюсов, Белый и Компания,
Вот какой шмелиный рой
Втиснул ваши начинания
В свой упадочный настрой.

Яд условности и сложности
В души юные проник,
Замутив до невозможности
Пролетарских дум родник.

Отравив себя отравою
Опьянительной и злой,
Вы кичитеся лукавою
Буржуазной похвалой.

Сквозь смешок пренебрежения –
Лести каверзной прием:
«Да! Вот это – достижения!
Браво, Кузькин! Признаем!»

Кузькин пыжится, топорщится,
Сочиняет: «Бил бы лбом!» –
У станка читатель морщится:
«Ах, едят те!.. Бил!.. Был!.. Бом…»

Для земного пролетария
Тошен вид твоих красот.
Кузькин! Ждет тебя авария!
Снизься с дьявольских высот!

Иль непонятым прелестником
Ты умрешь в конце концов
Однодневкою, предвестником
Новых, подлинных певцов!

Писатель боевой, задорный,
С виду я легкий да проворный,
На деле ж я – труженик упорный.
Корить меня есть чем, к сожаленью,
Но только не ленью
И не брезгливостью к черной работе.
Поработал я в поте.
Работал много лет без отказу,
Не фыркал капризно ни разу,
Кричал и «караул» и «ура»,
И все почти в одиночку.
Но всему своя пора.
Пора и мне поставить точку
Или хоть какой-нибудь знак препинания,
Чтоб завершить кой-какие начинания
Подлинней очередного фельетона.
Прошу у «заказчиков» пардона!
   Они по всякому случаю
Налетают на меня тучею:
Приказы, просьбы, напоминания,
На мои отговорки ноль внимания,
А иные даже стыдят язвительно:
«Зазнался же ты, брат, удивительно!
Ну, что тебе стоит: четыре строки!
Пустяки?!»
   Пустяки!
А вот ежели я, преисполнясь азарта,
Попытаюсь дать всем отклик на одно лишь
«восьмое марта »,
То это пустяки, коль я к женскому юбилею
Надорвусь, околею,
Раскорячусь пластом
Над саженным бумажным листом?!
   Вот почему я порою оплакиваю
Свой не совсем-то завидный удел
И при телефонном звонке с диким криком привскакиваю:
«Опять… женотдел?!»
И, не разобрав, кто про что, ору по телефону;
«Прошу пардону!..
Что!.. Юбилей!.. Из парткома?..
Это не я!.. Меня нет дома!..
Ничего не слышу!.. Оглох!!»
Словом, целый переполох.